Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Не легко пришлось ему и на этой встрече. Ситуация напоминала собой сценарий, где хирург проводил тяжелую операцию со вскрытием сам себе и без анестезии. Очень не хотелось, чтобы Ирина, испугавшись чего-то или по какой-то другой причине, увела суть реальных обстоятельств при ее разоблачении во вранье. Куля его сразу бы почувствовал, но от этого ему не стало бы легче. Поэтому с хирургической осторожностью, начав свой разговор из далека, демонстрируя спокойствие и мирный настрой, тщательно подбирая слова, Куля приступил к вскрытию. Осложнений не произошло. С первой секунды встречи по Ирине было заметно, что она тоже, чувствуя развязку, настраивалась на визит с тяжелым разговором. Глаза, интонация в голосе, скованность движений — все в ней говорило о сильной внутренней напряженности. Она ничего не отрицала, и что слегка Кулю удивило, не позиционировала даже себя при этом виноватой. Да, появился парень…, да, на пять лет моложе ее…, да, познакомились с ним на новой работе…, да, они встречались все это время у нее, т. е. в Кулиной квартире, так как она не могла оставить дочь одну…, да, он нормально относится к Настеньке… А на самый интересующий Кулю вопрос: "Почему так произошло?" Ирина ответила искренне чуть задумавшись: "Тебя ведь рядом нет…"

Так, на удивление, настраиваясь изначально на долгий разговор получилось, что через пять минут беседы тема исчерпалась и образовалась молчаливая давящая пауза, хотя выговорившимся и морально удовлетворенным Куля себя не чувствовал. Наоборот, захотелось много-много чего сказать, объяснить ошибочность ее пути, одернуть, переубедить, вывести из заблуждения, вдохновить как-то… Но что-то блокировало его на эти шаги. Не смотря на то, что ничего сногсшибательного Ирина не добавила к тому, что уже было и так понятно, эта ее откровенность, и еще только что жаждуемая им жирная точка, все-таки ввела Кулю в состояние шокового оцепенения. Похоже, что кинжальный удар в спину от его любимой и единственной достиг своего апогея.

Ирина в свою очередь, наверное, боясь открытых осуждений и заранее подготовившись к ним, продемонстрировала не очень убедительную, вперемешку со страхом, но уверенность и правоту своей позиции. Она заранее давала понять, что некоторые ее подозрения об изменах со стороны Кули в прошлой жизни, сегодня давали ей моральное право на то, в чем он, как ей казалось, может ее сейчас обвинить. Со стороны конечно такая Иринина позиция выглядела наивной и по-детски смешной, но возможно это и было бы смешно, если бы не было так грустно. Куле отнюдь не от этого, но решительно не хотелось ее в тот момент ни в чем обвинять или что-то доказывать, а тем более злиться на нее и обвинив в измене, пытаться как-то наказать. Ему наоборот очень захотелось обнять свою жену, прижать к себе крепко-крепко, и молча просто никуда не отпускать, но передергиваясь от ледяной волны мурашек по спине, Куля понял, что и этого он уже не может себе позволить сделать. Он смотрел на нее и будто видел свою любимую Иру, ее глаза, ее фигуру, но она вдруг в одночасье стала чужой ему, а обнимать чужую женщину, как свою, ему было дико и неловко. Так и получалось, что сердце хотело, а тело не слушалось и не подчинялось его командам. Было ощущение похожее, как бывает во сне. Ты видишь что-то или кого-то, хочешь дотянуться до него, но у тебя это просто не получается по необъяснимым причинам. Руки и ноги становятся тяжелыми и неадекватными, а субъект вожделения удаляется от тебя все дальше и дальше… с каждой твоей попыткой приблизиться…

После совершения основной части разговора, Куля так больше ничего внятного и не смог предпринять. Он ничего более не смог спросить у нее, не сообщил сам и не сделал. Похоже было на то, что операция прошла успешно, но анестезия все-таки была и еще не разветрелась полностью, реакция разума и тела были заторможены. Уже прощаясь с уходившей из следственного кабинета Ириной, он, как чужую женщину осторожно поцеловал ее в щеку, а потом долго, глядя в зарешетчатое окно, смотрел ей в след, наблюдая как она покидала его, шагая на выход из СИЗО по его двору. Куля запомнил этот момент на всю оставшуюся жизнь. Это был кульминационный момент и очень символический. Мрачные стены тюрьмы символизировали его настоящую жизнь и его темное страшное будущее, а уходящая Ирина уносила с собой все то светлое, что он когда-то имел в прошлой жизни. Куле хотелось очень сильно заорать, разорвать эти злополучные решетки, разбить бетонные муры, догнать свою любимую и вернуть себе свою судьбу, но руки, как во сне продолжали висеть веревками не слушаясь хозяина, а ноги превратились в каменные булыжники и не сдвигались с места. В реальности чувствовалась только уже входящая в привычку сдавливающая боль в районе груди от наполнения ее раскаленной кислотно-огненной волной чувства несправедливости за свою участь и злости от бессилия что-то исправить.