Нахимов

Нахимов распорядился поставить напротив Килен-балки три парохода — «Владимир», «Херсонес» и «Громоносец», чтобы они артиллерийским огнем поддерживали позиции. Через Килен-бухту навели мост, по которому батальоны Селенгинского и Волынского полков перешли на Корабельную сторону. Замыкающие еще шли по мосту, а авангард уже стучал кирками и лопатами по каменистой севастопольской земле, насыпая редуты в 400 саженях от французских позиций. Удивившись такой «наглости», французы 12 февраля атаковали недостроенный редут; но огонь пушек Малахова кургана и пароходов не позволил его захватить. Английский пароход, прозванный «сороконожкой», начал было ответную бомбардировку, но вынужден был удалиться, поскольку «приносил более стыда врагу, нежели делал вреда нам»[336]: его ядра чаще падали на французскую батарею, чем на русскую.

Вновь построенный редут назвали по имени полка Селенгинским, через неделю рядом с ним появился еще один именной — Волынский. Теперь Кривую Пятку было захватить непросто.

Восемнадцатого февраля из города уехал главнокомандующий Меншиков, как было объявлено — «на лечение». Но Николай I уже подписал указ о его отставке. Временно исполняющим обязанности остался барон Остен-Сакен, он-то и назначил Нахимова командиром порта, помощником начальника гарнизона и временным военным губернатором Севастополя. Однако моряки давно считали Нахимова истинным руководителем — как они говорили, «душой обороны».

Душа обороны

Новые должности мало что изменили в жизни Нахимова: он так же ранним утром объезжал верхом батареи и редуты, наведывался в госпитали и на рейд, потом обедал и отдыхал, во второй половине дня совершал еще один объезд, а если было неспокойно, то и третий. Только теперь у него были полномочия.

Его первый приказ в новой должности предписывал беречь людей: «…я считаю своим долгом напомнить всем начальникам священную обязанность, на них лежащую… озаботиться, чтобы при открытии огня с неприятельских батарей не было ни одного лишнего человека не только в открытых местах и без дела, но даже прислугу у орудий и число людей для неразлучных с боем работ было ограничено… Заботливый офицер… всегда отыщет средство сделать экономию в людях и тем уменьшить число подвергающихся опасности». Касалось это не только нижних чинов, но и офицеров: «…жизнь каждого из них принадлежит отечеству и… не удальство, а только истинная храбрость приносят пользу ему…»

Этим же приказом от 2 марта Нахимов запретил вести частую пальбу и тратить зря порох и снаряды, нехватка которых ощущалась всё явственнее, заметив, что «никакая храбрость, никакая заслуга не должны оправдать офицера», допустившего пустую трату боеприпасов[337]. Но беспорядочная пальба продолжалась, и через два дня Нахимов снова издал приказ беречь порох и снаряды, стрелять лишь во время неприятельских атак.

В те дни армейские офицеры и гражданские чиновники удивлялись четкости, ясности, логичности и быстроте хозяйственных распоряжений Нахимова, явно свидетельствовавших о его административном таланте. Не удивлялись лишь моряки. Забота о команде корабля, затем об эскадре дала Нахимову большой опыт; теперь его «эскадрой» был весь город, о снабжении, питании, лечении и обмундировании которого он и заботился. Единственное, чего он боялся, — бумаг и отчетности, говорил, посмеиваясь, что после войны его, верно, предадут суду за всякого рода превышения власти.

В те дни он был серьезен и даже угрюм. А. И. Ершов вспоминал: «Речь была отрывиста, но вместе с тем ясна… иногда одного меткого слова его достаточно было для уразумения самого сложного обстоятельства… Адмирал был выше среднего роста, но держался немного сутуловато. Сложенный плотно, лицом румяный, он казался совершенно здоровым»[338]. Суровость его и отказ высказывать свое суждение о чем-либо, кроме морского дела, ставили в тупик и отталкивали многих сухопутных, даже умных и проницательных. Но при личном коротком знакомстве он открывался, бывал мил, весел, остроумен, чрезвычайно заботлив и внимателен. Особенно ярко эти качества проявились в заботе о больных и раненых.

Больше, чем штуцерные пули и ядра, ряды защитников Севастополя выкашивали тиф, дизентерия и цинга. На этих трех неприятелей работали гнилая вода, разлагающиеся трупы павших лошадей, недостаток хинных порошков и скудная еда. В первые дни обороны остро не хватало лекарей, не были заготовлены в достаточном количестве перевязочные материалы, врачебный инструмент, койки. Впервые это ощутили после сражения на Альме.