Нахимов

В ноябре 1854 года в Крым отправился с командой медиков профессор Петербургской медико-санитарной академии Николай Иванович Пирогов. Дорога, по которой они ехали в Севастополь, была, по определению профессора, пригодна разве что для «гимнастики брюшных внутренностей». Из Симферополя в Севастополь — это всего 60 верст — ехали по жидкой грязи две недели! По той же дороге везли в Симферополь раненых: «В вязкой грязи, толкаясь по рытвинам, спускаясь с гор и поднимаясь на горы, тянулись ряды телег и арб, нагруженных сеном, сухарями и ранеными; по 2 и по 4 человека на телегу скучены были раненые защитники Севастополя». Выжившие попадали во временный госпиталь в Симферополе, рассчитанный на 300 коек. Пирогов нашел там 360 раненых, которые были свалены, «как собаки», в центре палат лежали покойники… Профессор в сердцах написал: «…горькая нужда, славянская беспечность, медицинское невежество и татарская нечисть соединились вместе в баснословных размерах»[342].

Точно такую же картину увидела сестра милосердия мисс Флоренс Найтингейл в английском лагере под Балаклавой: раненые лежали на голой земле, в мокрых палатках, без всякой помощи, вместе тифозные, холерные, с гнойными ранами и после ампутаций. Прибывшие вместе с ней сиделки и сестры милосердия делали всё возможное в тех условиях: налаживали работу госпиталей, кормили и поили, дежурили по ночам. Сама Флоренс получила прозвище «дама с лампой», поскольку по ночам обходила палаты с больными и ранеными.

Н. И. Пирогов был человеком дела, резким, порой грубым и отзывы о современниках оставлял далеко не комплиментарные. Но чтобы сдвинуть с места неповоротливое колесо медицинской администрации, нужен был именно такой характер. Первым, с кем он встретился в Севастополе, был главнокомандующий Меншиков. «Мумия» и «скупердяй» — самые мягкие прозвища, которыми наградил его хирург. Меншиков после Инкермана не вникал в дела, всё адресовал Нахимову. С ним и встречался Пирогов, ему и высказывал свои предложения и требования по устройству госпиталей.

После приезда Пирогова госпитали разместили во всех пригодных для этого присутственных местах и купеческих домах, даже в Екатерининском дворце рядом с Графской пристанью и в Дворянском собрании.

В научно-практической деятельности Н. И. Пироговым многое было совершено впервые: от создания целых отраслей науки (топографической анатомии и военно-полевой хирургии), первой операции под ректальным наркозом (1847) до первой гипсовой повязки в полевых условиях (1854) и идеи о костной пластике (1854)[343].

В Севастополе он впервые обосновал и осуществил на практике сортировку раненых. У входа в Дворянское собрание стояли ряды носилок, при тусклом свете фонарей, под крики и стоны врачи проводили первичный осмотр и давали распоряжения: «на стол», «на перевязку», «в дом Гущина» или «Инженерный». Первую группу составляли безнадежные больные и смертельно раненные — они поручались заботам сестер милосердия и священника. Ко второй категории относились тяжелораненые, которым требовались срочные операции — они проводились прямо на перевязочном пункте в доме Дворянского собрания. Иногда оперировали одновременно на трех столах, по 80–100 больных в сутки. В танцевальной зале Дворянского собрания, где еще недавно гремела музыка и пары лихо неслись в мазурке по натертому до блеска паркету, теперь проводили ампутации, и паркет покрывался коркой засохшей крови; там, где раньше стучали бильярдные шары, разместили корпию^{55} и бинты. Вместо шуток и смеха теперь были слышны лишь команды хирургов и стоны раненых. В третью группу определялись те, чьи ранения были средней тяжести, — их можно было оперировать на следующий день. Четвертую группу составляли легкораненые, которые после оказания помощи отправлялись обратно в часть.

Оценивая войну как «травматическую эпидемию», Н. И. Пирогов был убежден, что «не медицина, а администрация играет главную роль в деле помощи раненым и больным на театре войны».

С профессором Пироговым приехали лучшие молодые хирурги, главный перевязочный пункт на Южной стороне возглавил профессор Киевского университета Х. Я. Гюббенет.

Не всегда врачи и сестры милосердия выходили победителями в борьбе со смертью, но сколько жизней было спасено благодаря их труду!

Нахимов каждый день приходил в госпитали. Его адъютант рассказывал, как одному матросу во время посещения Нахимова отнимали ногу.

— Ваше превосходительство! — проговорил он.

— Чего тебе нужно? — спрашивает адмирал.

— А ведь это они нам за Синоп отплачивают?

— Правда, за Синоп.

— Ну, уж и задал же я им Синоп! — ответил матрос, сжимая кулак.

Другой, весь обожженный, кричал Нахимову:

— Ваше превосходительство, вы меня не узнали?!

— Да тебя трудно, братец, узнать! У тебя всё лицо сорвано.

— Я форс-марсовый с «Двенадцати апостолов». Явите милость, позвольте опять на батарею!

— Да как же тебе идти в таком виде?

— Нет, уж позвольте! А не то в халате уйду!

Нахимов уважил его просьбу, бравому матросу сделали маску на лицо, и он отправился на позицию[344].