Нахимов

Князь Барятинский вспоминал, как в день затопления кораблей Корнилов направил его во флотские казармы на Южной стороне, куда привезли раненых солдат. Едва он вместе с фельдшерами и медиками, собранными со всех кораблей, вошел в казармы, в нос ударило жуткое зловоние, от которого заслезились глаза, закружилась голова и стало невозможно дышать. Представшая перед ними картина заставила содрогнуться даже видавших виды флотских лекарей: на голом полу лежали несколько сотен раненых, которым никто не оказывал помощь, — у двух армейских медиков давно закончились перевязочные средства. У некоторых несчастных раны не только загноились, но и покрылись червями; между живыми лежали покойники, уже разлагающиеся. «Несмотря на эти ужасные страдания, было слышно мало криков, только стоны. Лица у многих просияли при виде помощи, им посланной… Раненые крестились и благодарили»[339]. Князь приказал немедленно отделить мертвых от живых, вызвал священника для отпевания и отдал приказ хоронить покойников на ближайшем кладбище.

Позже для захоронения выберут кладбище на Северной стороне, куда тела будут доставлять на лодках. Унтер-офицера, перевозившего покойников, с горьким юмором назовут Хароном^{54}. В некоторые дни лодки не могли вместить тела, и тогда их загружали на баркасы.

Одну из таких погрузок наблюдал на Графской пристани протоиерей Петропавловского собора А. Г. Лебединцев. Матушку с малолетними детьми он отправил в Николаев, а сам провел всю осаду в городе, пока в августе 1855 года снаряд не разрушил храм. По распоряжению архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия Лебединцев вел дневник и отправлял отчеты в Симферополь. Наверное, трудно было удивить болью и смертью священника, который 11 месяцев осады изо дня в день исповедовал и причащал раненых и увечных, отпевал умерших. Но, увидев, как грузили тела на баркас — ряд за рядом, головами к бортам, ноги к ногам, — не выдержал даже он: «Третьего ряда я не дождался, не могши смотреть на невиданное… Были здесь и наши, в серых шинелях, их немного, большею частию это были французы — одни в синих мундирах и панталонах (народ рослый), другие в синих мундирах и красных панталонах (народ помельче, это, говорят, стрелки или штуцерные)»[340].

Вернувшись из казарм на адмиральский корабль, Барятинский застал Нахимова в каюте Корнилова. Оба адмирала, услышав рассказ флаг-офицера, с трудом могли поверить, что раненые солдаты могут быть в полном смысле слова брошенными:

«Адмирал Нахимов, известный своею доброю душою и любовью к своим подчиненным и питавший всегда беспредельное уважение к высоким качествам и христианскому терпению наших нижних чинов (он часто говорил про них: „Это святые-с!“), пришел в большое волнение и вдруг, как будто вспомнив о чем-то, с радостью бросился на меня и сказал:

— Поезжайте сейчас в казармы 41-го экипажа, скажите, что я приказал выдать сейчас же все тюфяки, имеющиеся там налицо, и которые я велел сшить для своих матросов; их должно быть 800 или более. Тащите их все в казармы к армейским раненым».

Матросы привезли тюфяки в казармы, перенесли на них раненых, и те «радовались и даже шутили». Поистине безгранично терпение русского человека, можно только повторить вслед за Нахимовым: «Это святые!»

Потери, и не только боевые, несли все армии, воевавшие в Крыму. Смерть не разбирает, кто перед ней — «цивилизованные» или «варвары». Дождь со снегом, ветер с дождем, соленая питьевая вода, отсутствие дров для ее кипячения — всё это сильно прореживало ряды не только обороняющих Севастополь, но и осаждавших его. С сентября 1854 года по сентябрь 1855-го английская армия потеряла в боях 239 офицеров и 3323 солдата, небоевые потери за то же время — 61 офицер и 15 669 солдат. В первые месяцы осады из каждой сотни «томми» умирали 39 человек. Но англичане на своих больных и раненых не экономили, и уже к концу войны эти показатели сильно уменьшились: умирал один из семидесяти человек, тогда как во французской армии каждый день умирали 100 человек и еще 200 — во время транспортировки в Константинополь. Когда французский врач спросил английского командира парохода, сколько на нем поместится раненых и больных, тот ответил: «Англичан 700 человек, а французов — 1500»[341].

В Южной русской армии ежедневно заболевали 15 человек из тысячи. И каждый день были раненые и убитые во время обстрелов.