Наковальня или молот

Доктор задумался.

— Нет, думаю, что не посмеют. Ну что ж, делай как знаешь. Впрочем, когда ты вернешься?

— Когда загрохочут пушки, я буду уже здесь.

— Хорошо, я подожду тебя.

Минут через десять из дома вышел стройный чернобородый офицер и энергично зашагал по улице.

Дойдя до квартала «Три колодца», офицер свернул направо и вскоре подошел к дому бабушки Парашкевы. Остановился, оглянулся. По другую сторону улицы, за деревьями, прятались двое солдат с винтовками за плечами.

— Рядовой! — позвал офицер одного из них и поманил его пальцем. — Иди-ка сюда!

Солдат подбежал к нему и вытянулся в струнку.

— Что вы тут делаете?

— Ждем, господин полковник!

— Я знаю, кого вы ждете. Он дома?

— Никак нет.

— А где же ваш командир?

— Дамаджанов? Он… он… вон в том кабачке. Пошел погреться… Уж больно холодно сегодня. Позвать его?

— Нет, не нужно. Я зайду в дом, чтобы узнать, где тот человек, которого вы ищете. А вы подождите меня здесь.

— Так точно, подождем!

Полковник сделал два-три шага к калитке и, не оборачиваясь, приказал:

— И не заглядывать через забор! Разве так подстерегают человека, которого нужно арестовать. Спрячьтесь где-нибудь! Лучше всего ступайте в сквер!

— Слушаю, — хором ответили солдаты и, пошептавшись о чем-то, отправились в… кабак.

Полковник вошел во двор и осторожно закрыл за собой калитку. Во дворе было тихо, снег приглушал шум шагов, и лишь за колодцем поскрипывали шелковицы. Димитров обогнул дом и по задней лестнице быстро поднялся к жене, к Любе.

Увидев его, молодая женщина вскрикнула и замерла на месте. У нее подкосились ноги, на глазах выступили слезы. Димитров нежно погладил ее по голове.

— Слезы? Слезы в твоих мужественных глазах? Неужели ты не рада, что видишь меня?

— Ах, — вздохнула Люба. — Конечно, я очень рада. Я знала, что ты придешь. Сердце мне подсказало, что сегодня ты будешь дома, но…

— Что-нибудь случилось?

— Нет, но слишком много пришлось мне пережить. Столько месяцев ты был в тюрьме. И если бы ты знал, как я боялась за тебя, как я тебя ждала! Теперь ты на свободе, нас не разлучает решетка, и все равно я неспокойна. Каждый раз, как услышу шаги, выглядываю в окошко, но вижу одни лишь противные морды полицейских, которые поджидают тебя.

Вытерев платочком слезы, Любица Ивошевич робко улыбнулась и добавила:

— Минутная слабость. Теперь — все в порядке.

Димитров вытащил из кармана конверт и подал его жене:

— Спрячь это, пожалуйста.

Любица молча присела на корточки перед умывальником, отвинтила крышку тайника и спрятала конверт. Димитров обвел взглядом свой кабинет: на полу чипровский ковер, шкаф с любимыми книгами, небольшой письменный стол, а на нем настольная лампа с зеленым абажуром, телефон, зажигалка. Взгляд его задержался на миниатюрном рельефе Гете, окруженном лавровым венком. Любица привезла ему этот рельеф из Вены вместе с томиком стихов великого поэта. Много раз по ночам, после митингов и собраний, они читали в подлиннике произведения Гете.

Когда Любица поднялась, Димитров сказал:

— Я похож на странника, за которым гонится волчья стая. Лишь у тебя я нахожу душевное успокоение. Мне хочется сказать, Любушка, что я очень, очень тебе благодарен за все — за заботу, за преданность, за неустанный труд… Я должен попросить у тебя прощения за те страдания, которые, сам того не желая, я причиняю тебе. Но ты сама понимаешь, что я служу большому делу и не могу быть другим, потому что…

Любица приложила палец к его губам.

— Ничего не говори, — сказала она, — я счастлива, что могу быть твоим товарищем, и мне больше ничего не надо.

— Тогда пойдем к маме!

Они вошли в кухню. Там было тепло и многолюдно. Собралась вся семья: мать, Магда, Лена, Тодор. Все с удивлением смотрели на старшего брата.

— Дядя! — крикнул маленький мальчик и, подбежав к Димитрову, потянул его за штанину.

Димитров взял его под мышки и поднял высоко над головой.

Увидев сына, бабушка Парашкева чуть не выпустила из рук кастрюлю с голубцами, которую она только что сняла с огня.

— Ну и напугал же ты меня, сынок! Как ты пришел сюда? Разве стражники не остановили тебя?

— Когда я надумаю что-нибудь сделать, меня, мама, никто не в состоянии остановить, — ответил сын и сел на подушку у низкого круглого столика, на которую когда-то садился отец. Остальные, подогнув под себя ноги, устроились прямо на домотканом коврике.

Ровно в полночь раздались орудийные залпы, и стекла задребезжали.

— Новый год. Пушки стреляют! — сказал Тодор. — Сейчас царские министры и генералы поднимают бокалы и спешат «утопить в вине свои тревоги».

Димитров вскочил на ноги. Глаза его заблестели.

— Есть такая страна, — громко произнес он, — где в этот час орудия приветствуют своими залпами восходящую пятиконечную звезду. Пусть Новый, 1919 год принесет много счастья и успеха советскому народу и всем людям, которые борются за коммунизм!

Наклонившись через стол, он взял сморщенную руку матери и горячо поцеловал ее.

БЕРЕГИТЕ ДИМИТРОВА!