Наковальня или молот

Глубоко взволнованный Тельман остановился перед Димитровым, ему захотелось его обнять, но к ним тут же подбежал полицейский и, грубо схватив Тельмана за плечо, оттолкнул в сторону. В глазах Георгия Димитрова вспыхнуло гневное пламя.

Гестаповцы арестовали Тельмана шесть дней назад. Они бросили его в тюрьму за то, что он был руководителем миллионной Коммунистической партии Германии к призывал рабочих выступить против кровавого фашизма, за то, что он вел беспощадную борьбу против поджигателей новой войны, за то, что он горячо любил страну строящегося социализма. Тельман говорил немецким рабочим:

— На свете есть страна, где нет фашизма. Там совершенно немыслимо все то, что происходит в Германии, где фашистские убийцы совершенствуют свое кровавое ремесло в рабочих кварталах. Эта страна — Советский Союз.

Когда Тельмана заковали в кандалы, геббельсовская пропаганда раструбила на весь мир: «В Берлине, в тайнике под зданием коммунистической партии, найдены взрывчатые вещества, которых хватит для того, чтобы взорвать всю германскую столицу». Тельман предстал перед Имперским судом. Нацистский «юрист» Франк обещал сделать страшные разоблачения, дескать, когда начнется процесс против Тельмана, весь мир содрогнется! Но, обжегшись в Лейпциге на процессе, затеянном против Георгия Димитрова, гитлеровцы не решились судить Тельмана. Целых одиннадцать с половиной лет они продержали его в тюрьме. Наступили самые тяжелые дни. Танки с черными крестами ползли к Москве и Ленинграду. Гестаповцы ликовали. Однажды в камеру Тельмана вломились трое тюремщиков:

— Кончено с твоей Россией! Красная Армия разбита. Что ты скажешь теперь?

Тельман бросил на них презрительный взгляд и сказал:

— Придет день, когда Советский Союз свернет Гитлеру шею!

Гестаповцы не простили ему этих слов. В августе 1944 года, когда недобитый зверь, истекая кровью, поспешно отступал к своему логову, палачи из Бухенвальда расстреляли Тельмана…

В зал, где заседала следственная комиссия, гестаповцы ввели очередную «свидетельницу» — крашеную дамочку с наглым взглядом, в меховом пальто. На руках — перстни с поддельными бриллиантами.

— Где свидетельница видела арестованного Димитрова? — обратился полицейский следователь к гражданке, которая нахально рассматривала арестованного болгарина.

— В кафе на Дюссельдорфштрассе.

— Кто был с ним?

— Тот… как его фамилия… каменщик, который поджег рейхстаг.

— Когда это было? — удивился Георгий Димитров.

— 26 февраля в четыре часа пополудни! — не моргнув, глазом, ответила «свидетельница».

— Но, позвольте, господин следователь, 26 февраля я был в Мюнхене. Проверьте. Эта женщина лжет.

«Свидетельница» пришла в замешательство, захлопала глазами, умоляюще посмотрела на следователя, но тог только махнул рукой — мол, убирайся вон.

Задержанные коммунисты находились в ужасных условиях:

«Тюрьма при полицей-президиуме, — рассказывал потом Димитров, — была забита политзаключенными, коммунистами и другими активными борцами. В ней я пробыл с 9 по 28 марта 1933 года и каждый день слушал, как из коридора и со двора часами доносятся страшная ругань, удары плетки, душераздирающие крики. И оба раза, когда меня водили к врачу, я видел целую вереницу заключенных с кровавыми пятнами на одежде, с перевязанными головами и руками, с кровоточащими ранами. Это были следы перенесенных пыток».

В конце марта начались проливные дожди. Димитров слышал, как холодные капли стучат по крыше черного автомобиля, как шуршат по мокрому асфальту шины. Когда машина остановилась во дворе тюрьмы Моабит, Димитров выпрыгнул из нее и, сняв шляпу, подставил голову под освежительные струйки дождя. Но не долго продолжалось это наслаждение — тюремщики тут же потащили его в мрачную тюрьму. Димитрова поместили в камеру для особо опасных преступников. На дверях — три замка, на окнах — тройные железные решетки. Цементный пол. Его заставили переодеться в полосатую тюремную одежду. В регистре записали его под № 8085.