Наковальня или молот

В самые тяжелые минуты закованный Димитров перечитывал стихотворения великого Гете, и они придавали ему сил. Он упивался замечательными строками:

Потеряешь богатство — мало потерял,
Потеряешь честь — много потерял,
Потеряешь смелость — все потерял!

Однажды ночью он увидел во сне свою мать, такую как всегда — смелую, мужественную, полную надежды, непреклонную. В морозный январский день бабушка Парашкева идет по полю. Ветер развевает концы ее черного платка, гнет до земли ветви деревьев. Ноги тонут по колено в снегу. Слышится грозный вой. Что это: зимний ветер или стая волков, преследующая старушку? Бабушка Парашкева время от времени оглядывается назад, угрожающе замахивается на волков палкой, осыпает их проклятиями. Но звери настигают ее, и Димитров слышит ее громкий крик:

— Георгий, Георгий, где ты, сынок? Спаси меня!

— Я здесь, мама! — отвечает сын и протягивает к ней руки.

Звякнули оковы, словно ножом полоснули узника по груди. Узник вздрогнул, проснулся, весь облитый холодным по́том.

— Волки, мама, — прошептал он, — здесь, рядом со мной. Но ты не бойся. Сама ведь писала мне, чтобы я нес свой крест, как апостол Павел. И я буду нести его до конца. Буду мужественным, терпеливым и твердым. Тебе никогда не придется краснеть за своего сына.

Весна пришла с грозами, с проливными дождями, с птичьим пением. Но ни один луч солнца не пробился в мрачную камеру моабитской тюрьмы. Скоро на Унтер ден Линден зацветут липы. А на родине все уже утопает в зелени. Упоительный аромат сирени разносится над маленькими скверами софийской окраины, где живет его семья. На площади Святой Недели цветочницы продают гиацинты и ландыши. Застенчивые деревенские девушки предлагают прохожим букетики фиалок. Как ему недостает сейчас Любы, которая никогда не забывала поставить ему на письменный стол глиняную вазочку со свежими весенними цветами. Когда он писал, склонившись над столом, она входила к нему в комнату на цыпочках, и все вокруг сразу же преображалось. Люба… Где она теперь? Почему ничего не пишет? Если с ней что-нибудь случится, то это будет для него самым страшным ударом.

В Софии, на улице Ополченска, живут три настоящие героини: мама, Люба и Лена. Вихрь революционной эпохи разлучил его с ними.

Сколько тепла и радости приносили ему в холодную камеру письма матери и двух сестер. За неприятности, за тревоги, за бессонные ночи, за ругань и угрозы полицейских, за обыски, за все, что преподнесла им его бурная, напряженная, кипучая жизнь, они платили ему безграничной преданной любовью!

«Мои дорогие мама и сестра!»

На этот раз проклятый тюремщик так стянул его руки наручниками, что он не может писать. Или, может, руки онемели?

Димитров положил руки на чистый лист бумаги, посмотрел на крошечное окошко, едва пропускавшее свет, на затянутую паутиной решетку, и его мысль, которую никто не был в состоянии заковать, вырвалась наружу, на волю, взмахнула крыльями…

Село Ковачевци. Поле местного богатея. Золотятся и тихо шумят спелые хлеба. В воздухе пахнет озоном. Откуда-то издали, словно жужжание пчел, доносится песня жнецов. В тени, прислонившись спиной к снопу, сидит простоволосая женщина. Смертельно бледная, измученная только что перенесенными родами. Широко раскрыв глаза, она пристально смотрит на новорожденного, который лежит у нее на коленях. Ребенок очень голосистый, своим плачем он заглушает песни жнецов. Молодая батрачка Парашкева Димитрова, для которой не нашлось ни одной повитухи, завернула сына в белый передник. С Рилы дует прохладный ветер. Возле роженицы собираются жнецы с серпами в руках.

— Долгой жизни твоему сыну, Парашкева!

— Пусть будет солдатом!

— Пусть растет большой да ученый!

Сбылись пожелания крестьян. Ребенок вырос. Жив — здоров. Солдат рабочего класса. Всегда идет в первых рядах борцов, штурмующих крепость старого, загнившего мира. Никто не может сказать, что он когда-либо бледнел от страха, что он когда-либо дрогнул, испугался угрозы врага, полицейской дубинки, стрел продажных писак, пуль, которые не раз проносились мимо него, орудийных залпов во время Сентябрьского народного восстания, смертных приговоров, которые вынес ему классовый враг.

Незаметно у юного наборщика пробились усики. Впервые увидел их, когда Петко Величков из Пазарджика подал ему круглое зеркальце и сказал:

— Вытри щеку, посмотри, как вымазался краской!

Постепенно паренек вытянулся, входя в маленькую комнатку на нижнем этаже, стал нагибаться, чтобы не удариться головой о балки низкого потолка. Каждый вечер мать заправляла керосиновую лампу с зеркальцем, и каждое утро в лампе не оставалось ни капли керосина. «Опять просидел всю ночь над книгой», — думала мать и, видя, как он осунулся, начинала отчитывать его:

— Пора за ум взяться, сынок! Что это за чтение по ночам? Почему не спишь, как все люди? Посмотри, на что ты похож: одна кожа да кости!