Наливайко

Господь бог поможет. А если бы несправедливо присягали, пан боже, нас покарай. И покарай нас, боже, на душах и на телах в этом и в будущем мире. А для лучшей верности в вечности утверждений наших я, Косинский, рукою собственной своею подписал и печать свою прикладываю, также и мы все войсковую печатку к тому листу приложить изволили и которые из нас писать умели на то руками своими подписали. Составлялось в Остроге, года Божьего тысяча пятьсот девяноста третьего, в десятый день февраля месяца».

Остановившись на этом, писарь поклонился, и старый князь ответил ему едва заметным движением головы. Косинский на коленях подполз к князю, порывисто поцеловал носки его сапог и, поднявшись на одеревенелые ноги, низко поклонился в придачу. В коленях захрустело, и казалось, что это стан его, такой хрупкий, ломается на куски. Пошатываясь, повернулся, низко поклонился княжичу Янушу и всем остальным и только тогда подошел и на польском языке первый подписал документ: «Krystof Kosinsky». Отдал перо своему писарю. Тот кириллицей вывел: «Иван Кречкевич, писарь войсковой от имени всего войска рукою собственной».

Старшины Косинского, поднявшись с колен, затрещавших при этом, будто копыта у скота, низким, поклоном воеводе дали понять, что они неграмотные.

После этого документ положили на стол перед старым князем, который, свесив свою седую голову на грудь, видимо, спал. Монотонное, будто дьячка на похоронах, продолжительное чтение писаря утомило Острожского.

К столу по очереди стали подходить на цыпочках и подписывать:

«Якуб Претвич из Гаврон, кастелян Галицкий и Трембовецкий староста, собственной рукой; Александр, князь Вишневецкий, староста Черкасский, Каневский, Корсунский, Любецкий, Лоевский; Вацлав Боговитин, хорунжий земли Волынской; Василий Гулевич, Володимирский».

Ян Тульский подписал последним.

Толпясь, выходили старшины и Косинский из покоев. За дверьми стоял сотник Наливайко, уже не сдерживая откровенной усмешки.

— За что купили, за то и продаете, уважаемый гетман?.. — услышал на ухо Косинский.

Ни шутки, ни насмешки в этих словах не было. Полковники молча заскрипели зубами.

Но тут Наливайко заметил, что князь Радзивилл, внимательно всмотревшись в него, повернулся к князю Янушу и шепнул ему что-то на ухо. Януш, точно укушенный, обернулся и кинулся к дверям. Глаза его горели свирепой решимостью. Но Северина Наливайко уже не было в сенях. В это время он выводил своего коня из конюшни. Князь только и смог дознаться, что сотник выехал в южные Константиновские ворота.

Часть вторая

1

Цветущая весна загомонила в воеводствах Киевском, Брацлавском и Волынском. Зашумела она талыми водами и грозами людского гнева. Катилась новая волна народных восстаний против панов. Весна рокотала грозной черноземной силой.

Не тешила старого воеводу эта весна. Тревожное эхо грозного голоса земли докатилось и до Острожского замка. Из мастерских, из шахт князя-воеводы дозорцы надсмотрщики приносили нерадостные вести. Посполитые и мастеровые князя, зимой прикованные снегами и морозами к своим домам и печкам, сейчас выбирались из своих жалких лачуг, соединялись с такими же горемыками и неудержимым вольным потоком разливались по степям и лесам, уходя из-под княжеской власти.

Поэт по природе, восьмидесятилетний, богатый опытом старый воевода Острожский похаживал по своей комнате в замке и размышлял: «Над воеводством тучею встает призрак нового возмущения. Боже праведный, как утихомирю его? Народная сила разрастается, как буйный куст терна, и никакие королевские приказы не сдержат ее, не повернут в русло воеводского порядка. Руке моей старческой не совладать с мечом, ногам моим натруженным не управиться со стременем на боевом степном коне. Сыновья… О, мерзкий апостол кровавого католичества Петр Скарга! Ты далеко зашел, многого достиг. Такого сына Ивана похитил у меня, сделав его католиком Янушем… Но у князя Василия-Константина есть еще голова на плечах и миллионы червонцев в подвалах. Меня считают двуличным, но бог даст мне силы действовать и впредь, как действовал полвека, на пользу и славу нашего рода. Я еще управлюсь и с восстанием на Украине. Управлюсь и со злейшим врагом страны, с католичеством, с натиском Петра Скарги и Замойского. Острожские должны получить… если не польскую корону, то… королевское положение у себя на Украине. Не себе, а единственному сыну Александру, единственной надежде православия и рода Острожских…»

Отец Демьян в эти дни обходил мастерские, побывал и в княжеских кузницах. Присматривался к кузнецам, прислушивался к их разговорам. По нескольку раз расспрашивал подозрительных, какой они веры, и заставил-таки белогрудковского кузнеца Матвея Шаулу зайти вечером в церковь исповедаться.