Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Зима прошла, как и предыдущие зимы, в выездах, занятиях. Лето опять в Железниках. Я много ездила верхом зимой в манеже, где встречала своих кавалеров, устраивались карусели в 10–12 пар. Моим кавалером был нестарый генерал Гартунг, муж Мар. Ал., рожд. Пушкиной, дочери поэта. Я с ним в первой паре. Он командовал, я, конечно, была очень горда возложенной на меня ролью вести карусели. Говорят, я ездила хорошо и смело. Брала препятствия и в деревне нередко перепрыгивала канавы. Генерал Гартунг печально кончил. Он был замешан в каком-то деле и покончил с собой во время суда над ним.

Зиму 1869/70 года мы жили в Армянском пер., в Лазаревском институте, куда мой отец вновь поступил директором по просьбе своего родного дяди Христофора Яким. Лазарева – попечителя института. Квартира была большая, хорошая, мама́ любила свет, а главное, любила, чтобы молодежь веселилась, и у нас устраивались jours fixes днем по понедельникам, как у кн. Голицыной, благо мы жили в одном направлении – удобнее ездить заодно к ней и к нам по пути. В конце этой зимы, уже в 70-м году, незаметно начал за мной ухаживать младший Голицын, говорю незаметно, так как я была тогда убеждена, что его сердце принадлежит другой. Я продолжала кокетничать со всеми, но ни в кого не влюблялась, мне было просто весело, и о замужестве я не помышляла. Когда, бывало, мама́ мне говорила о возможности брака, я кидалась к ней на шею, умоляя ее мне оставить свободу еще года на два или на три. Чудная пора юности моей, с какой любовью я вспоминаю тебя и с каким горячим чувством вспоминаю я мою кроткую мать, ее заботы о нас, девочках ее!

Лето 70-го года в Железниках прошло таким же порядком, как и другие лета. Катанье верхом, гулянья, Зыбины, Калуга, Азаровское, пикники, обеды и т. д. Зима в Лазаревском институте, выезды, флирт и т. д. Наступил 71-й год, столь знаменательный в моей жизни. Я безумно веселилась, как бы предчувствуя, что произойдет что-то радостное. Балов было много, у нас были вечеринки, на которые с удовольствием все приезжали, говоря, что у нас весело. Угощенье и весь тон нашего дома был простой, непринужденный, радушная хозяйка мама́ умела никого не стеснять, со всеми была ласкова, проста. Молодежь ее не боялась, а папа́ на эту молодежь внимания не обращал и рано скрывался в свой кабинет к своим книгам или занятиям по институту. Приезжали рано и расходились рано. Но зато на балы приезжали чуть ли не на другой день. Считалось mauvais ton[48] приезжать раньше 11 часов на бал. У кн. Долгорукова, нашего генерал-губернатора, бывал ежегодно громадный раут 2 января, куда приглашались все сословия, как бы для того, чтобы дать всем возможность поздравить с Новым годом хозяина Москвы. Раут – не веселая вещь: толпа, жара, говор при звуках оркестра, громадные, к концу вечера опустошенные буфеты. Я всегда удивлялась, как могут люди, приехавшие в гости к князю, набивать себе карманы грушами, яблоками, конфетами и пр., не стесняясь лакеев, которые иронически на это глядят!

Маленький бал позже был дан князем только для избранного общества и был много веселее, а третий бал, folle journee[49], был самый веселый. На этот раз денную мазурку, самую длинную, так как она с обедом, я танцевала с кн. Вл. Мих. Голицыным, и сердце тогда ничего мне не подсказало. Мне было с ним приятно, хорошо, но я не кокетничала с ним, и, может быть, поэтому я ему понравилась! Великим постом мы встречались больше всего у дяди П. Хвощинского. На улице при встрече с ним я краснела, но думать о нем как о возможной партии я не помышляла, он казался мне слишком хорошим, недосягаемым для меня!

12 апреля, в день рождения дяди Петра Хвощинского, был большой у него фамильный обед, на который был зван и Голицын.

За стол посадили нас рядом. Было очень мне весело, как и всегда в этом милом доме. На Пасхе вдруг «он» заболел! Мы это узнали, был приглашен знаменитый Захарьин, боялись осложнения в легких. Тут мое сердце ёкнуло не на шутку. Узнавали о здоровье. Захарьин посылал в чужие края, куда-то на какой-то курорт. А тем временем за мной сильно ухаживал кн. Пав. Петр. Трубецкой, которого я постоянно встречала у своей подруги Ольги Лопухиной. И вдруг, к моему удивлению, Ольга Лопухина мне сказала, что Пав. Петр. ко мне воспылал любовью и через нее желал бы узнать, может ли он сделать мне формальное предложение. С этим Ольга приехала к моей матери, которая, выслушав ее, обещала дать ответ, переговорив со мной. Но как только мама́ повела этот разговор, я наотрез объявила, что я ни за что не выйду за него, так как он слишком черен! Что у него волоса растут под глазами, что он скучен, глуп, и я не собираюсь выходить замуж! Мама́, видимо, была недовольна, она находила, что Трубецкой un partie sortable[50]. Тем временем слухи неизвестно каким образом распространились по городу, и кое-кто хотел нас уже поздравить с моей помолвкой…