Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Инспектор возвратился и велел мне следовать за ним. Он привел меня в обширную темную камеру, едва освещенную одной керосиновой лампой, с четырьмя низкими железными койками вдоль стен.

– Вам придется пробыть здесь некоторое время одному, у нас нет сейчас свободных одиночек, так что нам пришлось перевести отсюда людей. Я не думаю, что камера покажется вам очень уютной, но надеюсь, что ваше пребывание здесь не будет долгим.

Конечно, я не нашел уютной эту большую мрачную комнату с голыми стенами и зарешеченными окнами, расположенными так высоко, что их нельзя было достать даже вытянутой рукой; грязный некрашеный пол, кровати из деревянных планок с тонким волосяным матрасом, маленький стол и тусклая керосиновая лампа, подвешенная высоко на стене и оставляющая большую часть комнаты в темноте.

Инспектор оставил меня одного и запер дверь. Я долго лежал на койке. Первый раз за время моего ареста я остался один, и это одиночество в большой темной комнате угнетало меня. Мрачные мысли, такие же мрачные, как сама комната, посетили меня. В поезде от печальных раздумий меня отвлекали разговоры с моими товарищами и стражниками или наблюдения за тем, что происходит вокруг (не очень приятное отвлечение, большей частью). А потом моя семья, короткие разговоры с женой были такой поддержкой для меня. Здесь же нечем было отвлечься от мрачных мыслей.

Как долго я останусь здесь? Почему я был отделен от моих друзей и помещен в одиночную камеру? Что стараются найти против нас наши обвинители? Будет ли суд? И наконец, главный вопрос: когда я увижу жену и детей? Увижусь ли я с ними на этом свете?

Так я лежал, а время текло медленно. Царила полная тишина, нарушаемая только размеренными шагами часового по коридору, иногда подходившего к моей двери, чтобы заглянуть в маленькую дырочку, явно интересуясь тем, что я делаю так поздно. Керосин в лампе кончился, и мне ничего другого не оставалось, как вытянуться на низкой жесткой койке и постараться уснуть. Но уснуть мне удалось не скоро.

Утром меня ожидало еще одно разочарование. Моя комната была полутемной. Большие окна смотрели в стену, и был виден только маленький кусочек неба. Стражник принес мне чай, больше похожий на воду, и кусочек черного хлеба. Он сказал мне, что, если у меня есть деньги, он может купить мне что-нибудь поесть. «Потому что я не думаю, что наша пища вам понравится». К концу дня я понял, что он прав. Мои трапезы состояли из чая и черного хлеба за завтраком и ужином и очень жидкого супа и тоненького кусочка мяса или картошки за обедом. Так что на следующий день я дал ему некоторое количество денег из той маленькой суммы, что у меня была, и он стал приносить мне белый хлеб, молоко и иногда яйца. Это было все, что я мог себе позволить, потому что мясо было очень дорого, а я не знал, сколько времени я пробуду в тюрьме и на сколько хватит моих денег. Стражник тоже служил при царском режиме и, как большинство тюремных надзирателей, был равнодушен к страданиям заключенных. Привыкший иметь дело с ворами и людьми более низкого ранга, он не знал, как вести себя со мной. Были дни, когда он был груб, но иногда он открыто выражал недовольство большевиками, критикуя их методы. Я разговаривал с ним, главным образом, во время прогулок во дворе. Лучший способ подружиться с простыми людьми – с интересом расспрашивать их в деталях об их семьях и местах, где они родились. Я так и делал. Постепенно мы стали друзьями. Я думаю о нем с благодарностью за те короткие разговоры, которые немного отвлекали меня в моем одиночестве.

Однажды, разговаривая о современном режиме в тюрьме, я спросил, много ли вынесено смертных приговоров и как они приводятся в исполнение. Он не знал о количестве, но сказал, что многие, главным образом офицеры, уводились из камер и затем исчезали. Потом большую часть из них находили расстрелянными.

– Делается так, чтобы вы не знали, будете ли вы расстреляны, переведены в другую тюрьму или даже освобождены. Агенты ЧК обычно приходят в камеру ночью и приказывают заключенному собрать вещи и следовать за ними, ну, например, к станции, чтобы отправить в Москву или Пермь. А несколько дней спустя они извещают его родственников, если те приходят осведомиться о нем, что они нашли его тело где-нибудь вблизи города и похоронили. Это очень просто, и я нахожу, что это лучше, чем было раньше, когда человек, приговоренный к смерти, должен ожидать экзекуции в страхе.