Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

В феврале 1916 года я был послан Союзом земств (под эгидой Красного Креста) на фронт, чтобы инспектировать санитарные условия и методы эвакуации и транспортировки раненых. У меня была возможность посетить оба фронта – Западный во Франции и Восточный в Галиции. Я был поражен разницей состояния духа. Положение на Восточном фронте было лучше, Эрзерум пал, Кавказская армия триумфально продвигалась в Малую Азию, и начиналось наступление в Галиции. Все надеялись на скорое окончание войны. Другой была ситуация во Франции. Это было трудное время для французских войск, противостоявших ожесточенным атакам под Верденом и тем не менее сохранивших бодрое состояние духа.

В течение четырех месяцев я был на разных фронтах, а также провел некоторое время в Лондоне и Париже. У меня была прекрасная возможность изучать госпитали, санатории и общественные учреждения, были долгие и детальные разговоры с коллегами по профессии и с политиками, и все это произвело на меня глубокое впечатление.

В Москву я вернулся в июне во время большого наступления в Галиции. Госпитали были переполнены ранеными. Будучи очень занят в своем госпитале близ Москвы, я не имел времени, чтобы поехать в город или на фронт. Когда русское наступление было остановлено врагом и началась позиционная война, мне пришлось поехать на фронт с лекциями обо всем том, что я видел за границей: новые методы обработки и санитарии, улучшения транспортировки и т. д. Впечатление, которое я вынес из разговоров с солдатами и офицерами, сложилось у меня много хуже того, что было в начале года, и совершенно другое, чем то, что я получил во Франции. Перемена в состоянии духа была очень характерна для русской или даже вообще славянской расы. Я видел, с одной стороны, пренебрежение опасностью, с другой – отсутствие уверенности в себе, быстрое впадение в отчаяние после незначительного поражения или задержки наступления, слишком много критицизма по отношению к Ставке, правительству и даже к союзникам. То же наблюдалось и в Москве, но надо признаться, что правительство давало поводы для самой суровой критики. В конце 1916 года автократический режим потерял поддержку даже в тех слоях общества, которые всегда были на его стороне, и революция началась.

Первые дни марта 1917 года я провел в Москве, бродил по улицам, слушал демагогические речи, со жгучим интересом читал пугающие новости, доходившие из Петрограда. Новости об отречении государя и вслед за этим его брата, великого князя Михаила, были восприняты в том круге, к которому я принадлежал, с величайшим изумлением. Поскольку Николай Второй потерял всякую популярность даже среди самих монархистов, то его отречение, и тем более великого князя, означало конец монархии в России. Это была форма правления, которая в глазах умных и честных людей была единственной приемлемой формой правления в России в это трудное время. Будущее казалось совершенно неопределенным, «Великая Бескровная Революция» воспринималась с улыбкой недоверия. Энтузиазм и ликование были видны только среди рабочих и молодых людей, принадлежащих к интеллигенции, но они составляли меньшинство населения. Каковы были чувства крестьян? Это интересовало меня больше всего, и после нескольких дней в бурлящей революционной Москве я возвратился домой в Петровское.

Последующие дни я был занят разговорами с обитателями соседних деревень. Многие просили меня объяснить значение происходящих грандиозных событий. И я должен был ездить из одной деревни в другую, организуя митинги и пытаясь объяснить ясно и беспристрастно цели революционеров, смысл создания Временного правительства и будущий созыв Учредительного собрания, в функции которого входило решить, какова должна быть форма правления Россией. Замечания и вопросы моих слушателей показали мне, что крестьянство было смущено падением монархии, но в большей своей части не симпатизировало республиканской форме правления. Имена современных прогрессивных лидеров, стоявших теперь во главе правительства, таких как кн. Львов, Милюков, Родзянко, были среди них популярны. Меньшинство, в основном рабочие из Москвы, многого ожидало от Керенского – единственного социалиста в правительстве, и говорило о республике. Вопрос о земле, хотя и не очень существенный здесь, вблизи Москвы, где большинство жителей предпочитало работать на фабриках, зарабатывая этим больше денег, чем на земле, вызывал тем не менее большой интерес, и мне приходилось объяснять аграрную политику прогрессивных партий, расходящихся в этом вопросе с социалистами. В общем, мои ранние впечатления от поведения крестьян были благоприятными.

Я надеялся, что разумные элементы нашей страны, которые были в большинстве, удержат движение в определенных рамках, и дальнейший ход событий не примет бурного развития.