Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

В тот день мы проговорили до поздней ночи обо всем, что пережили после ареста, о вопросах, которые нам задавали во время следствия, о нашей предполагаемой вине и придумывали планы на будущее. Это было такое облегчение и поддержка – быть снова с друзьями! Они были так не похожи друг на друга, но такие милые: мой кузен, веселый и порывистый, и старый князь, обаятельный, привлекающий своим спокойствием и самообладанием. Дни проходили в дискуссиях о нашем деле и воспоминаниях о прошлом. Львов часто вспоминал о своей работе председателя Союза земств и премьер-министра. К тому же много времени занимало приготовление пищи, которую присылала моя жена или сестра кузена. Мы просили присылать продукты сырыми и приготовляли их сами на керосиновой лампе, сняв ее с крюка на стене. Мы получили разрешение на более долгие прогулки, а так как наступала весна, то очень радовались им, даже в таком мрачном месте.

Часть дня была занята чтением и писанием писем, которые приходилось посылать официально через комиссара тюрьмы. Время проходило гораздо быстрее, и, если бы не неопределенность будущего и не беспокойство за семьи, я бы сказал, что это было довольно приятное время.

По воскресеньям нам разрешалось ходить в церковь, которая была в том же здании. Большевики еще не упразднили все церкви и часовни в тюрьмах, больницах и школах, как это было сделано двумя годами позже. Нас отводили в церковь под эскортом двух надзирателей, и мы должны были стоять отдельно от других заключенных. Большинство из них были молодые люди – офицеры и студенты, некоторые были старше – достойно выглядевшие люди с длинными бородами и хорошо одетые, вероятно, принадлежавшие к «буржуазии» или чиновничеству. Как много из них погибло несколькими месяцами позже!

Это была впечатляющая картина – все эти люди, молящиеся с горячей верой и с глазами, полными слез. Заключение и потерю свободы всегда трудно переносить, но насколько это труднее для пожилых и более культурных людей, чья единственная вина – принадлежность к определенному классу или выполнение своих обязанностей в качестве государственных служащих своей страны.

Я помню свой разговор на эту тему с матросом из отряда Красной армии, который сказал мне: «Мы достаточно страдали при царе в ссылках и тюрьмах как политические заключенные. Теперь ваша очередь». Я сказал ему, что это нельзя сравнивать. Политические конспираторы в большинстве своем были молодыми людьми, они знали, что они делают, как они рискуют, и были готовы пострадать за свои идеалы. Это было отчасти справедливо и для уголовников: большинству из них было нечего терять. Что же до нас, то мы ничего не замышляли (по крайней мере, тогда) и мирно жили со своими семьями. Мы были лишены свободы и наших очагов только потому, что мы принадлежали к «буржуазии». Таково было обвинение, предъявляемое большинству из нас в тюрьме. Гражданская война еще не началась, и нас нельзя было рассматривать как пленных, мы были только потенциальными врагами. Именно эта неумная и жестокая политика большевиков способствовала началу Гражданской войны и успеху их противников.

Несколько дней спустя после нашего воссоединения нас посетил адвокат, присланный нашими друзьями в Москве. Это был социалист, симпатизирующий коммунистической партии, и тем не менее ему не разрешили говорить с нами наедине, разговор должен был происходить в присутствии комиссаров. Нам следовало быть осторожными, консультируясь с ним, но, поскольку нам нечего было особенно скрывать, мы говорили ему практически то же, что и на следствии. Позже мы слышали, что он еще несколько дней оставался в городе, стараясь убедить власти, что нас следует выпустить, а потом возвратился в Москву, чтобы ходатайствовать по нашему делу в Центральном Совете. Возможно, благодаря его вмешательству дело имело счастливый конец. Однажды утром камеру открыли, и в нее вошли три милиционера (агенты ЧК), вооруженные револьверами. Они приказали нам собрать вещи и приготовиться к переезду в другую тюрьму. Их сопровождал старый инспектор, выглядевший смущенным и грустным. Слова моего надзирателя: «Они приходят, велят собрать вещи, чтобы перевести вас в другое место, а потом расстреливают» – пришли мне на ум. Единственно, что утешало – дневное время, надзиратель говорил, что расстрелы чаще происходят ночью. Но могут быть исключения! Я не сказал о своих подозрениях моим товарищам, возможно, что они думали о том же.

Мы были выведены из тюрьмы и посажены в разные экипажи, каждый с одним часовым. Было ясное солнечное утро. Потоки талой воды бежали вдоль улиц, заполненных людьми, радующимися первым теплым весенним дням. Меня везла маленькая старая лошадка, двигавшаяся медленно, так что я несколько отстал от своих друзей. Совершенно случайно недалеко от тюрьмы я увидел мою кузину Евгению, которая пришла с ежедневной передачей. Моя жена несколько дней назад поехала в Тюмень навестить детей, и ее функции по снабжению нас едой и книгами и по переговорам с комиссарами в ее отсутствие взяла на себя моя кузина – сестра Лопухина.