Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Его защищала популярность. У меня была возможность навестить его несколько раз в качестве врача и хорошо познакомиться с этим интересным человеком. Он был взят из нашей тюрьмы под предлогом возвращения в Тобольск, но на борту парохода был замучен и выброшен в реку.

Во время наших вечерних прогулок мы встретились с новым узником. Высокий господин в военной форме с характерной внешностью стоял, прислонившись к стене, в позе, выражавшей глубокую скорбь и отчаяние. Когда мы приблизились, то узнали в нем маршала Императорского двора генерал-адъютанта Императора кн. Василия Долгорукова, одного из виднейших представителей петербургского высшего света, человека, который добровольно последовал за своим государем в ссылку и тюрьму, а позднее принял и смерть. Мы узнали от него, что государь и часть его семьи были привезены в Екатеринбург и содержатся под арестом где-то в городе. Кн. Долгоруков был очень обеспокоен их судьбой, и мы, как могли, утешали его.

Какое странное совпадение, что здесь, в этом отдаленном провинциальном городе, находились в заключении одновременно последний самодержец России и кн. Львов, бывший в качестве Председателя Временного правительства его преемником в управлении Россией. В маленькой тюрьме были собраны люди, принадлежавшие к таким различным партиям: кн. Львов – лидер прогрессистов, архиепископ Гермоген – человек, вдохновлявший банды контрреволюционной «Черной сотни», кн. Долгоруков – ультраконсервативный и до конца преданный самодержавию и господин N – политический эмигрант, пробольшевистски настроенный социалист, который теперь так же, как и мы, всей душой ненавидел новый режим.

Приближалась Пасха, наиболее чтимый праздник в России, когда церкви переполнены радостными людьми, одетыми в нарядные, лучшие платья, приветствующими друг друга фразой: «Христос воскрес!» Семьи и друзья встречаются после полночной службы дома за праздничным ужином с вкусным пасхальным угощением, и на следующий день вся деловая жизнь останавливается, улицы полны людьми, наслаждающимися теплой весенней погодой после бесконечной зимы и радостно приветствующими друг друга той же фразой: «Христос воскрес!» Дети играют на лужайках в особую игру с выкрашенными в красный цвет яйцами, церковные колокола радостно звонят целый день, и цветы, живые и искусственные, везде в домах, церквах, лавках и даже на одежде людей.

Грустно в такое время быть в тюрьме. Наши друзья прислали нам специальные пасхальные блюда, куличи, ветчину и крашеные яйца. Инспектор принес все это нам, но, к нашему величайшему неудовольствию, вонзил свой грязный нож в прекрасный кулич, чтобы быть уверенным, что в нем не спрятано письмо. Он думал, что наши друзья так наивны. У нас был гораздо более безопасный метод для переписки, чтобы узнавать новости о наших семьях, нашем деле, советах адвоката и обо всем том, о чем мы не хотели говорить в присутствии комиссара во время свиданий с моей женой или кузиной. Способ был следующий: нам разрешали передавать книги и возвращать их после того, как их проверяли, чтобы быть уверенными, что они не содержат писем. Если мы хотели сообщить что-нибудь, мы карандашом едва заметными точками подчеркивали нужные буквы алфавита, а на первой странице ставили номер той страницы, на которой находилось послание. Наши корреспонденты делали то же самое.

В пасхальную ночь, поскольку в тюрьме не было церкви, заключенным было разрешено остаться в верхнем холле, окна которого выходили на соседнюю церковь. Так что мы могли видеть крестный ход, слышать колокола и немного – пение. После мы пригласили старого одинокого архиепископа к нам в камеру, где на столе был приготовлен холодный ужин со всеми пасхальными блюдами. Перед ужином он прочитал нам молитвы пасхальной полночной (всенощной?) службы, и позже я мог шутить, что удостоился на Пасху епископальной службы специально для моих друзей, и мы старались быть веселыми, но мысль о наших семьях, одних, без нас в эту торжественную ночь, делала нас грустными. Моя семья все еще была разделена на три части: жена с младшей дочерью в том же городе, что и я, а остальные дети – в Тюмени.