Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Комендант отослал меня к чиновнику, заведовавшему медицинской частью, чтобы получить у него распоряжения. Чиновник сказал мне, что у него достаточно докторов в городе и что он отошлет меня в Омск. Это для меня было ужасно – отправиться назад и потерять надежду встретиться с семьей, и я попросил отправить меня на восток в Красноярск, сказав ему, что как хирург я бы предпочел быть ближе к фронту, где у меня будет больше возможностей заниматься хирургией.

– Я думаю, – сказал он, – что война кончена. Армия Колчака больше не существует. Нам предстоит бороться только с одним оставшимся врагом – тифом.

После небольшой дискуссии он согласился послать меня в Красноярск.

Я оставался в Ачинске несколько дней, ожидая отправки поезда, так как железнодорожный путь чинился. Город был переполнен пленными, которых сотнями доставляли из окрестных деревень или ловили на дорогах, ведущих на восток. Большинство было ограблено дочиста, даже их полушубки были отобраны, так что мы могли считать себя счастливыми, что были захвачены в городе и наши личные вещи были нетронуты.

Все пленные были разделены на две группы: офицеры регистрировались, первое время были на свободе и только обязаны были ежедневно являться в контору коменданта, немногие, более высокого ранга, были в заключении. Второй группе, простым солдатам, было приказано немедленно покинуть город и отправляться по домам. Это казалось очень мудрым и гуманным решением, но на деле было так же жестоко, как смертный приговор. Им не разрешалось ехать на поезде, так как железная дорога была в ужасном состоянии и обслуживала только Красную армию. Тысячи солдат шли по дорогам в холод и метель, прося подаяние, и погибали от холода, истощения и тифа. Только немногие из них дошли до дома. Офицеров тоже не радовала свобода. Вскоре их собрали в лагеря и дотошно расспрашивали о прошлом. Большинство из них были брошены в тюрьму, некоторые были расстреляны, другие посланы на работу в шахты, были такие, что вступали в Красную армию как солдаты и попали под строгое наблюдение.

Первое впечатление от большевиков, когда они взяли город, было такое, что они полностью переменились. «Вы увидите, – сказал мне радостно один из беженцев, довольно видный чиновник колчаковского правительства, – большевики стали совсем другими, чем в 1918 году. У них теперь нет смертных приговоров, правления с помощью террора. Их отношение к пленным очень гуманное. Они даже не отменили Сибирские деньги».

Но скоро наступило разочарование. Начались жестокие меры по отношению к военным и гражданским заключенным, а колчаковские деньги были изъяты из обращения, оставив население без копейки. Позже у меня было время понять совершенно ясно, что большевики 1920 года отличались от большевиков 1918-го только тем, что их методы правления и террора стали более организованными и систематическими. Когда они входили в захваченный город, они разумно не использовали свои методы некоторое время, являя акты своего милосердия по отношению к побежденной армии, но постепенно с появлением агентов ЧК они начинали свои обычные преследования.

В конце концов после 10 дней ожидания я получил разрешение ехать в Красноярск и отправился на станцию, которая была в трех верстах от города. Какое ужасное зрелище представляла собой эта маленькая станция! За день до падения города там среди составов, переполненных беженцами, взорвался вагон с динамитом. Сотни людей были разорваны на куски, и тела мужчин, женщин и детей до сих пор лежали на путях вперемешку с разбитыми вагонами и обломками станционных зданий.

Я нашел место в товарном вагоне, занятом военными, и после медленного, без всяких происшествий, переезда в течение трех долгих зимних дней прибыл в Красноярск. На дороге вдоль железнодорожных путей были видны следы отступавшей армии! Перевернутые сани, лафеты пушек со сломанными колесами, ящики от снарядов, павшие лошади, а временами и трупы людей. Иногда мы видели солдат колчаковской армии, медленно тянувшихся на запад, этих пленных, так «великодушно» отпущенных красными, которые умрут от холода и истощения на своем бесконечном пути через равнины Сибири.

Когда мы приехали, я хотел нанять сани, чтобы доехать до дома, где остановилась моя семья. Извозчик запросил пятьсот рублей за расстояние около версты, что я нашел умеренной платой. Когда я сел и погрузил багаж, извозчик обернулся ко мне и сказал:

– Я вижу, вы нездешний, какими деньгами вы будете мне платить?

– У меня Сибирские (Колчаковские) деньги, – ответил я.

– Сибирские… – повторил он с иронией. – Вы разве не читали это? – И он указал мне на кусок бумаги, прикрепленный к двери станции, на которой было что-то напечатано.

Я подошел и прочитал декрет, подписанный накануне, аннулировавший Колчаковские деньги даже без возможности обменять их на новые советские. Извозчик отказался подвезти меня, и я был вынужден оставить вещи на станции и идти пешком к дому, где жила моя семья. Я шел быстро, мне не терпелось узнать, что же с ними: уехали ли они из города, когда уехали, куда и все ли у них благополучно?