Нам нужна великая Россия (СИ)

- Люди устали. Народная масса волнуется, крушит все и вся. Толпа вот-вот ворвется сюда, в столь драгоценное для моей семьи место. Но - пусть ворвутся! Что же будет с ранеными? Здесь госпиталь! Что сделает толпа с ранеными? Я боюсь, что они не сумеют разобрать, кто же перед ними. И тогда...

Михаил Александрович покачал головой:

- Сил у нас слишком мало, чтобы оборонять совершенно не приспособленный к боевым действиям дворец. Он обстреливается со всех сторон. У нас, как сказал господин Данильченко, хорошо, если двадцать патронов на винтовку. Сколько мы здесь продержимся? Да и солдаты эти - что? Они же переметнутся! Там, по другую сторону, их товарищи...Кого они послушаются, офицеров за их спиной - или знакомых, братьев, друзей перед ними? Я Вас уверяю, дорогой мой Петр Аркадьевич, - переметнутся. Я ни в ком из них не уверен. Нас спасут только самые решительные меры, на которые пойдет наш славный брат, Император Всероссийский. Все. Больше никто не сумеет успокоить страну. Два жалких эскадрона и несколько рот ничего не сумеют сделать, их просто сомнут. Таково мнение, господа: нужно уходить к Адмиралтейству, закрепиться в Петропавловке и...

- И ждать? Ждать, когда Ваш брат так надеется на горячую борьбу? - Петр Аркадьевич выпрямился во весь рост.

В "добрых" глазах Столыпина отразилось пламя горящих полицейских участков. Зарево, казалось, заслонило весь город. А потом Петроград виделся из окон кабинета горящим, объятым пламенем, гибнущим городом. Петроград сейчас был - вся Россия. А потому сейчас, в ту минуту, пылала вся Россия.

- Мы должны бороться.

- Петр Аркадьевич, при всем Ваших правах...перечить Его императорскому высочеству? - встрял было Хабалов.

Генерал было поднялся с места, поймал на себе взгляд Столыпина, в котором сейчас отражалась горящая Россия, и...

Хабалов сел на стул, не в силах ничего говорить. Он разрывался между двумя начальниками: гражданским и военным. В такой ситуации ему прежде бывать не приходилось. Многолетний опыт говорил, что лучше помолчать да увидеть, что же будет дальше.

Занкевич почел за благо и вовсе не высовываться.

- У нас нет сил. Просто нет сил, - только и сказал он.

И тут не выдержал Данильченко. Все это время (Столыпин прекрасно видел) сжимал кулаки от бессильной ярости: его назначили комендантом обороны Зимнего - и его же вот-вот могли заставить сдать без единого выстрела тот же Зимний. Михаил говорил о слабости наличных сил - но зачем тогда требовать штурма Петропавловки? Без орудий, пойти с винтовками по льду на стены, прямо на дула пулеметов? Чтобы и вовсе всех потерять? Да что же это такое? Прямо отступление из Берлина! Он уже думал, как бы арестовать Хабалова с Занкевичем, а там, глядишь, и...

- Мы - солдаты. Государь-император повелел нам сражаться. И, значит, надо сражаться. Сил мало...Это да...Но зато на нашей стороне организованность...

- Тогда - решено, - Столыпин одобрительно кивнул коменданту и уперся руками в столешницу. Пламя вот-вот должно было вырваться из его глаз. - Возможности обороняться нет, требуется наступать.

-Ну, знаете, Петр Аркадьевич! - Михаил Александрович вскочил со своего места.

Лакей оказался позади принца, подхватив задрожавший бокал.

Все замерли, ожидая реакции Михаила. Все-таки брат императора, второй в линии наследования, практически - представитель государя на совете. Пусть он, юридически, и не обладал никакими полномочиями. Но чего стоило одно его слово, вовремя сказанное! Если, конечно, государь к нему прислушается...И вправду, что-то мог сейчас наговорить Михаил?

Мышцы на лице его напряглись до невероятности. Жилы вздулись, наполнившиеся гневом и нетерпением. Как, ему - перечили? Судьба Петрограда была давно известна! Что они могут сделать? А этот статс-секретарь забыл о голосе разума и противится голосу царева брата? Непостижимо! Он слишком много о себе возомнил! Любимая жена поддержала бы Михаила в этом гневе, о, она бы нашла правильные слова, чтобы поставить на место наглого чинушу! А вот Михаил - Михаил сейчас правильных слов подобрать не мог. Что-то там рокотало во глубине его сердца, стучалось в душу, но было это "что-то"

- Вы слишком много себе позволяете. Я немедленно сообщу об этом моему брату. И...- Михаил поднял кверху указательной палец правой руки, дабы придать убедительности своим словам. - И я умываю руки. Если здесь, в резиденции, в символе моей семьи, династии Романовых, будет пролита кровь, то не будет в этом моей вины! И если кто-то из раненых погибнет на штыках бунтующей толпы, то уж всяко не по вине Романовых.

Столыпин покачал головой. На лице его явно читалось выражение растерянности: он совершенно не ожидал настолько бурной реакции государева брата.