Нам здесь жить

Проснулся он незадолго до того, как их сани остановились на вечерний привал, устроенный на какой-то лесной поляне. А спустя час он понял, что дела их не просто плохи, а из рук вон, и до возможной отсидки ни он, ни его друг могут попросту не дожить.

Глава 11. Личные счеты

Удар Улана оказался хоть и чувствительным, но боярин пришел в себя довольно-таки быстро, езда помогла. Хотел было остановить сани и пересесть на коня, но не стал – пускай думают, будто ему неможется. А вот злость у Ивана Акинфича не прошла. Да и как ей пройти, когда в памяти то и дело всплывал чуть ироничный голос княжича, а вслед за ним поднимались в душе опасения.

«Обадит^[15] меня сей молокосос перед Михайлой Ярославичем, как есть обадит, – тоскливо думал он о Дмитрии. – Ишь, возгря^[16], в чем винить удумал. И кого?! Меня! Да и наперед неладно. Чай он не простой княжич, но старший из сынов Ярославича, наследник всего княжества, а там, как знать, может и великого Владимирского».

Разбитая губа прошла, но душевная рана от обиды саднила все сильнее.

«А все из-за кого. Да из-за этого нехристя, чтоб ему! Да еще из-за княжича. Ишь, нашел кого против басурманина выставлять. Одним этим меня опозорил».

Но посчитаться с Дмитрием Иван Акинфич никак не мог, зато эти двое были под рукой, рядышком. И пока они ехали, боярин все сильнее накалялся от растущего внутри гнева. Так прилюдно опозорить его, чей отец Акинф Великий был одним из первейших еще у предыдущего великого князя Андрея Александровича, сына самого Александра Ярославича Невского! Да за таковское и веревки мало!

«Хотя погоди-ка… А ведь божий суд у нас не закончился, коль я всего разок упал – не считать же тот первый, когда у меня нога не вовремя подвернулась. Но тогда…»

Боярин призадумался, ища приемлемый выход. Не сразу, но ближе к вечеру что-то в мозгу забрезжило, стало вырисовываться. И тут…

– Село! – радостно гаркнул чуть ли не над ухом старший десятка Ольха, заметив впереди небольшое, изб в двадцать, сельцо.

Боярин вздрогнул и от досады выругался – исчезла мыслишка, а вдругорядь появится ли, нет ли, кто знает. И в ответ на резонный вопрос Ольхи насчет завернуть, зло рявкнул:

– Поспешать надо! Чай успеем до сумерек до Летявы дотянуть, там и заночуем.

Когда село скрылось с глаз, Ивану Акинфичу пришло на ум, что до Летявы им ни засветло, ни в сумерках не дотянуть. Однако он прогнал от себя запоздалое сожаление, прикинув, что ему и впрямь надо поторапливаться.

«Оно ведь как: кто первым обсказать поспеет, того и верх. К тому ж…», – он усмехнулся, поймав ускользнувшую было мыслишку за хвостик, и удовлетворенно кивнул сам себе. И когда стало ясно, что придется ночевать в лесу, выбрав какую-нибудь поляну, боярин этому обстоятельству ничуть не расстроился. Напротив, повеселел, окончательно утвердившись в своей задумке.

Поначалу шло как обычно: распрягли коней и десятник раскидал всех по работам. Четверых он отправил за хворостом для костра, еще двоих ломать лапник у росших поблизости елей, чтоб мягче сиделось, а ночью теплее спалось. Нашлись дела и для остальных, кроме… пленников. Их боярин трогать не позволил, даже развязывать не разрешил, буркнув, что непременно сбегут.

– Он совсем идиотом стал от полученного сотрясения своего куриного мозга? – возмутился Петр. – Может, мне ему слова Дмитрия напомнить?

– Лучше промолчим, – откликнулся Улан. – Чем меньше будем привлекать внимание этого козла, тем выгоднее для нас. Хотя как ни таись, а навряд ли поможет.

– Точно, – подтвердил Петр. – Смотри, как ходит. Не иначе, гадость какую-то задумал.

– Задумал он ее еще по дороге, – поправил Улан, – а сейчас прикидывает, как половчее внедрить в жизнь.

В одном друзья ошиблись – Иван Акинфич не просто ходил по поляне, но с целью. Никому не доверяя, он утрамбовывал снег на небольшой площадке, намеченной для продолжения «божьего суда». Но чуть погодя он решил изменить первоначальный замысел. Неплохо, конечно, от души съездить наглецу по уху, еще лучше свернуть ему челюсть набок, заодно пустив обильную кровавую юшку из носа, но… Где там, в глубине души, боярин подспудно опасался, что недавняя история повторится и на утрамбованном снегу окажется вовсе не басурманин, а он сам. И он внес в свою задумку изменения. Расплывшись в добродушной улыбке, направился к саням, где лежали друзья.

– Застоялись поди, добры молодцы? – пропел он чуть хрипловатым от сдерживаемой злости голосом.

– Скорее залежались, – откликнулся Улан.

– Вот, вот, – охотно закивал головой Иван Акинфич. – И я о том. Мыслится, подразмяться вам обоим желательно. Да и дельце до вас имеется.