Нам здесь жить

Оба промолчали, ничего не ответив. Но боярин не смутился и, чуть выждав, сам пояснил, что за дельце. Мол, не желает он везти в Тверь котов в мешке. Оно, конечно, повеление княжича исполнить надо, но касаемо обучения дружинников – вопрос спорный. Дмитрий молод совсем, сосун еще, и двух десятков лет не исполнилось, потому доверчив. А ежели чего, князь Михайла Ярославич не с чада своего спросит – с боярина, коего самолично к нему приставил. А что ему боярин ответить может? То, что слыхал? Так это смех один. Пустым словам цена невелика, а в настоящем деле будущего наставника княжьих дружинников никто не видал.

Петр хотел возразить, что кое-кто все-таки слегка успел и даже опробовал на вкус его берцы, но вовремя осекся. Прав Улан. Нельзя этого гада злить – он и без того на взводе. А Иван Акинфич, вновь не дождавшись ответа, продолжил. Мол, известно, нешто побратим о побратиме станет худые речи вести. Он и чего есть хорошего, и чего нет – все в кучу соберет. Дескать, нет человека лучше, нет его проворнее, хоть весь белый свет обойди. Вот это самое проворство он и желает нынче проверить.

– Так что, готов? – вкрадчиво осведомился он и улыбнулся, предвкушая будущее торжество.

Улыбка получилась короткой, поскольку почти сразу боярин зашипел от боли, прижав руку к нижней губе. Несмотря на серьезность момента и грядущее испытание, Петр еле-еле удержался от смеха. Правда, злорадную ухмылку полностью скрыть не удалось – во всяком случае боярин ее подметил, но виду не подал.

– К чему? – чуточку с ленцой осведомился Улан.

– Художество свое показать, хитрости бойцовские.

Улан мотнул головой, невозмутимо пояснив:

– Куда ж мне с такими руками? Так в дороге затекли, что я их и не чувствую. Да и самому размяться желательно.

– Ништо, – «успокоил» его Иван Акинфич. – И запястья дам время размять, и самому попрыгать. Ну-ка, Ольха, развяжи.

– Одного аль обоих, – осведомился десятник.

– Да пущай обоих, – махнул рукой боярин и, пока Ольха распутывал тугие узлы, с ехидной усмешкой продолжил: – Вот токмо, боюсь, нечестный бой выйдет. Ратники-то мои в седле день-деньской тряслись, подустали изрядно, покамест ты в санях валялся. Потому мыслю, чтоб силушку уравнять, супротив тебя троих выставить.

Петр, не удержавшись, охнул. Боярин, довольно покосившись на него, выжидающе уставился на Улана.

– А если откажусь? – осведомился тот после короткого раздумья.

– Ну тогда они тебя чуток накажут, чтоб не кичился попусту. Да и побратиму твоему тож достанется на орехи, дабы вдругорядь язык не распускал, – откровенно заявил боярин и снова спросил: – Так как, согласный?

– О! Здравствуйте, таки я ваша дядя! – возмущенно всплеснул наконец-то освобожденными от пут руками Петр. – Это ж беспредел какой-то, иного и слова не подберешь. Форменное избиение, только в случае согласия разрешено оказывать мордобою сопротивление. И почему так мало – всего трое? Почему не весь десяток на нас двоих натравить? Валяй, выставляй всех разом, чего стесняться. Или совесть заговорила?

– Ну гляди, – прошипел Иван Акинфич. – Коль сами таковское восхотели, будет вам десяток, – и, указав Петру на место подле друга, кивнул остальным ратникам, чтоб присоединялись к троим…

– Ничего, ничего, Уланчик, – ободрил его Петр, выходя в центр утоптанной площадки. – Нас голыми руками за кожаный хобот не прихватить!

Поначалу бой выглядел как разминка. Дружинники атаковали медленно, лениво, как бы нехотя, поскольку в отличие от боярина немного стыдились своего явного перевеса. Да и не питали они враждебных чувств к странному татарину. Помощь Юрию Даниловичу, конечно, плохо, но отчасти это компенсировалось его неведением, а отчасти – продемонстрированным в деревне мастерством, кое не могли не оценить по достоинству люди ратного боя.

А уж про веселого говорливого брюнета и вовсе говорить нечего. Он, правда, тоже на русича не походил, уж больно темные волосы, да и нос с небольшой горбинкой – вылитый фрязин, но бить-то его за что? За то, что не побоялся вступиться за своего побратима и принять неравный бой?

Однако минуты шли и у наседавших стал просыпаться бойцовский азарт. И это несмотря на предупреждение Улана, чтобы Петр постарался их не злить и по возможности вообще не бил, а подставлял под своих же. Но в пылу драки человек не больно-то думает, кто именно его ударил и на чей кулак он нарвался. Главное – челюсть болит, зуб шатается и губа разбита. Да вдобавок постоянные подзуживания боярина, ни на секунду не закрывавшего рта. Осыпаемые его насмешками ратники становились все злее, хотя божий суд, если применить к нему правила, установленные княжичем в деревне, давно пора было заканчивать – каждый из нападающих шмякнулся раза три как минимум.

– Слушай, я выдыхаться начинаю, – тихонько предупредил Петр в перерывах между волнами атак.

– Терпи, – выдохнул сквозь зубы Улан. – И они не железные.

Но тут подал голос Иван Акинфич. Устав наблюдать, как лупцуют его людей, он мрачно заорал:

– Будя! Кому сказываю, будя! Ольха, уйми этих баб, кои вдесятером с двумя управиться не могут!