Нам здесь жить

– Такая песня и впрямь дорогого стоит, но придумал ее ты, гусляр, а Юрию дорожку к Новгороду указал твой побратим, – последовал кивок в сторону Улана. – А ведь ежели он – провидец, то не мог не знать, кому путь в лесу показывает, – он вздохнул, потирая лоб, и пожаловался: – Уж и не ведаю, как с вами быть, больно вы странные людишки. У одного мать – латинка, да и с виду ненашенский, второй вовсе не пойми кто. Очень странные. Ну да ладно, коль вы с ним побратимы, дозволяю тебе, гусляр, поехать вместе с ним в Тверь к моему батюшке. Пущай он решает, что перевесит: твоя песня аль его вина.

– А ты погоди его за показ виноватить, – встрепенулась Заряница. – Не мог он ту дорожку до конца ведать, никак не мог, – и она торопливо осведомилась у Улана: – Ты ж им путь токмо до Лосиной тропы указал, верно? – тот молча кивнул. Девушка, просияв, повернулась к княжичу и выпалила: – А ведь опосля Лосиной тропы Гусиное болото лежит и ежели московский князь со своими людишками вправо метнется, до-олго обходить станет. Да и проход меж Гусиным и соседним, Лебяжьим, узок больно. Кто о нем не ведает, нипочем не заметит и далее в обход двинется. Вот и выходит, что перехватить их времечко у тебя есть.

– Какое там времечко, – горько усмехнулся Дмитрий. – Мы ж на день, считай, отстали.

– Подумаешь, на день, – фыркнула Заряница. – Пришлец неведающий в наших болотах и три дня проплутает, покамест не выберется. А ты, коль от Гусиного влево двинешься, еще и обгонишь его и, ей-ей, первым у Хутунецкого сельца окажешься, кое на реке Тьме стоит. Московлянам же того сельца нипочем не миновать, ежели они свой путь в Торжок держат.

– Не лжешь ли? – встрепенулся княжич, недоверчиво уставившись на девушку. Та торопливо перекрестилась. Дмитрий, не удовлетворившись этим, перевел взгляд на Липня. – А кто туда дорогу помимо девки ведает?

Липень торопливо заверил, что до Хутунецкого села дорожка знакома всем мужикам. Там по осени всегда богатый торг и чуть ли не каждый туда ездил, потому как сельцом ведает наместник Торжка и цену за зерно новгородские купцы дают побольше, чем в Твери.

– Выходит, это уже новгородские земли, – задумчиво протянул Дмитрий.

Липень виновато развел руками:

– Не обессудь, княжич. А ранее, до Хутунецкого, их перехватить негде.

– Так оно и еще лучше, – усмехнулся Дмитрий и весело подмигнул Липню. – Новгородцы с Юрием заодно, и коль сельцо ихнее, московляне беспременно решат, что теперь спасены и останутся заночевать да в баньке попариться. Тут-то мы их и… – он, не договорив, принялся властно распоряжаться: – Живо по коням! А ты, Липень, проводника мне давай. Ослоп, подыщи провожатому лошадку из смирных, чтоб не свалился по пути.

Заряница продолжала стоять на месте. Княжич одно время не обращал на нее внимания, да и заметив, истолковал ее ожидание совсем иначе:

– Рано награды ждешь, красавица. Вот ежели догоним ворога, тогда отблагодарю. Будешь по деревне в колтах^[14] серебряных красоваться.

Та покачала головой.

– Не надобно мне награды. Лучше поведай, братец-то мой… жив ли?

Дмитрий помрачнел и смущенно пожал плечами.

– Кто их ведает… Пешцы супротив кованой рати московской стояли и главный удар на себя приняли. Храбро держались, ничего не скажешь, но и народу полегло среди них немало.

Заряница горестно охнула.

– Да ты не печалься, – неловко попытался успокоить ее княжич, влезая в седло. – Чай, твой братец сам кого хочешь зашибет, – и, уже не обращая на нее внимания, снова повернулся к Липню: – Да сани сыщи, старче, – но, покосившись в сторону направляющегося к нему Ивана Акинфича, поправился: – Нет, двое саней.

– Напрасно ты загодя, – вставил словцо подошедший боярин, осторожно щупая припухшую и кровоточащую нижнюю губу, прикушенную во время последнего удара Улана. – Не сглазить бы.

– Ты про что? – нахмурился Дмитрий.

– Про сани, кои ты велел для Юрия Данилыча и ближних его приготовить.

Дмитрий хмыкнул и иронично усмехнулся.

– То не для него. Одни для гусляра с побратимом, – кивнул он в сторону Улана с Петром, – а другие… для тебя, боярин. Тебе, как я погляжу, нынче лучше в седло не садиться, не на пользу, видать, божий суд пошел, а нам ждать, пока в себя придешь, недосуг. Людишек твоих я при себе оставлю, а ты сам с десятком ратных давай-ка обратно в Тверь, – и, не глядя на Ивана Акинфича, принялся командовать дальше.

Трудно сказать, чего больше было в этом решении: то ли княжич и впрямь решил позаботиться о боярине, судя по обалделому взгляду так до конца и не пришедшему в себя; то ли это стало скрытым наказанием за промедление в последние дни.

– Не губи, Дмитрий Михалыч! Как я твоему батюшке в очи глядеть стану?! – взмолился Иван Акинфич.

Княжич лишь досадливо отмахнулся, давая понять, что переиначивать не станет. Однако, хотя и торопился, а успел напоследок предупредить Улана с Петром:

– Бежать по дороге не удумайте. Места глухие, далеко вам не уйти, да и ни к чему. Песню твою не токмо я, но и батюшка мой слыхивал, а за нее, я чаю, он многое простить может. Ну а ежели я вместях с Юрием Данилычем возвернусь, то и вовсе…