Наместник ночи

Франциск увидел.

В тот момент, когда охваченный диким страхом за брата, выкрикнул: «Я!», он был другим Франциском, о существовании которого даже не подозревал. Оказалось, внутри его живет еще один Франциск Бенедикт Фармер. Когда раскололся лед его иллюзий и он наконец-то покинул кокон надежд, признавшись себе во всех слабостях, из-за стены треснувшего льда показалось иное лицо – то, что прежде лишь пряталось, шептало из-за перегородки, и чей тихий, но уверенный голос заглушал вопль детского эгоизма.

– Фи-и-ил! – закричал Франциск и поднял голову. – Фи-и-ил, где ты?!

Молчание.

Он рванулся к выходу и принялся молотить кулаком в каменную перегородку. Дверь снова была заперта, только теперь на самом деле.

– Фил! – взревел он. – Фил!

«Чертова дверь, открывайся!»

Он рванулся обратно, поднял выпавшие из рук Сшитого ножницы и принялся кромсать все еще опутывавшие его нити. Потом, с яростью отшвырнув ржавый инструмент, кинулся к телу монстра и выудил из лужи крови кинжал. Обтерев оружие о висящую на стене рубашку – чью, гадать не стал, – Франц подобрал отшвырнутый монстром бархатный чехол и спрятал оружие.

«На всякий случай», – сказал себе.

Нужно освободиться. Но дверь заперта.

На этот раз взаправду.

Франц вернулся к каменной двери и налег на нее всем своим весом. Скрипел зубами и стонал в бесплодной попытке сдвинуть булыжник с места. Огоньки свеч на стенах потускнели и заколыхались, еще чуть-чуть, и погаснут. Он вновь останется в темноте.

«Только в страхе ты видишь себя настоящего».

Ужас содрал с него кожу. Обнажил того Франца, которым он был в раннем детстве или, быть может, в которого давно должен был вырасти.

Этот Франц был обтерт ужасом словно железной теркой: вместе со страхами содрались куски кожи, но было плевать. Мальчик чувствовал боль и по-прежнему боялся, но теперь это не сковывало по рукам и ногам. Напротив, давало силы.

Столкнувшись со страхом вживую после стольких лет приступов и рыданий на коленях Филиппа, он, Франциск Бенедикт Фармер, не плакал.

Мальчик царапался о шершавый булыжник, хрипел и скрипел зубами, но сантиметр за сантиметром отодвигал чертов камень с пути, потому что где-то там находился его брат.

Желание увидеть Фила придавало сил.

Мальчик не смог отодвинуть каменную плиту полностью, лишь сделал щель, но и этого хватило, чтобы протиснуться в узкую лазейку и вырваться на свободу.

Даже не задумавшись о том, что впервые спустя годы он открыл-таки запертую дверь, Франц воздел над головой огарок, словно путеводную звезду, побежал по сумрачным гулким коридорам, выкрикивая имя брата, и спустя несколько минут услышал вдали слабый отголосок эха.

Он нашел Филиппа в одном из соседних коридоров.

Брат сидел у стены, скорчившись, словно побитый котенок.

– Ф-франц? – Филипп всхлипнул и обернулся. – Это ты?

Он попытался поскорее стереть слезы, но Франциск не дал ему сделать, присел на корточки и прижал близнеца к себе.

– Франц…

Сколько ночей Филипп выслушивал жалобные всхлипы старшего брата, успокаивал его, вытаскивал из приступов! А на самом деле ему нужен был тот, другой старший брат, каким Франциск был в детстве, – храбрый, решительный, упорный. Который ни перед чем не останавливался.

Теперь руки Франца дрожали, но все-таки были тверды. Впервые за эти годы он мог дать брату успокоение. Силу. Веру.

Он был тем, кто взял себе его боль, растерянность и одиночество.

Так, как поступал до этого Филипп.

Но хуже Франциску не стало. Наоборот.

Переняв боль младшего брата, Франц почувствовал себя лучше. Сильнее. Оттого, что знал: теперь близнецу не так страшно. Так вот что чувствовал Филипп все это время, когда утихомиривал бушевавшие в сердце старшего близнеца штормы, когда позволял ему рыдать у себя на коленях!

Филипп заплакал.

Франц не видел его слез долгие годы. Младший брат не позволял себе слабостей. Но теперь мог. Франц прижимал его к себе, чувствуя хрупкое, словно у бабочки, тело, но теплое и живое, полное солнца.

В голове зазвучал серебристый голос Каликса: «Плачь. Когда плачешь, ты позволяешь себе чувствовать. Что ты видишь?»

Франц видел младшего брата, который был сильным слишком долго. Ради него, ради Франциска.

– Все будет хорошо, – уверенно сказал он. – Мы скоро вернемся домой, Фил. Я открыл третью печать, слышишь? Мудрец нам помог! И мы скоро вернемся домой!

Брат не ответил.

– Мы скоро будем дома, – повторил Франц с еще большим напором, – в нашей спальне… Я попрошу маму вернуться в Лондон. Мы не останемся у этой чертовой тетки, клянусь тебе, не останемся! Мы что-нибудь придумаем! Помнишь нашу старую квартиру, Фил? Помнишь? Как там было здорово! Солнце всегда будило тебя по утрам, потому что ты спал у восточного окна, а я за тобой прятался. А помнишь, как Мэри готовила нам панкейки? С ванилью… Я хочу тех панкейков, Фил. Хочу в нашу спальню. Хочу в Англию. Домой. С тобой.

Филипп заплакал громче.

– Все будет хорошо! – Франц сжал хрупкие плечи близнеца. – Ну же. Просто поверь мне. Я кое-что знаю.