Нанкин-род

– Европейские купцы гордятся, – сказал товарищ Юна, с трудом подбирая английские слова, – что они выстроили на болоте прекрасный город! Но ведь мы до сих пор сидим в болоте! Вы видели наши китайские кварталы – Лунхва, Нантао, Чапей, Путун. Редко кто из иностранцев заглядывает в наши трущобы. А если и бывают, то только из любопытства. Вы знаете, как помогает сеттльмент, когда у нас возникает пожар? Он ставит полицию у входов на концессию, а сам взбирается на крыши и оттуда в бинокли любуется на пламя.

– Ублюдочные нероны, – пробормотал Спарк.

– Самое страшное, когда приходит холера. В каждой фанзе начинают плясать мертвецы. Все переулки охватывают судороги. В эти дни Нанкин-род отгораживается колючей проволокой и ругает кули «грязными собаками»…

Пестрые витрины Нанкин-рода заставляли дома саженными натюрмортами. Фотографические аппараты, термосы, велосипеды вываливались из окон на грудь прохожих.

– Вы знаете, кто покупает эти товары? – показал на витрину Юн. – Генералы, сдающие армии внаем… чиновники, меняющие законы на взятки… проститутки, разоряющие богатых купцов… Бедняку, зарабатывающему шесть долларов в месяц, нечего делать в этой улице!

Громкие звуки труб, доносившиеся сверху, заставили Спарка остановиться и поднять голову. На крыше дома неистовствовал оркестр. Медные рупора, опущенные вниз, наполняли улицу оглушительным ревом.

– Кто посадил туда ангелов, возвещающих конец мира?

– Конечно, тот, кто может платить, – рассмеялись студенты. – Это магазины Вингон и Сенсир, наполовину принадлежащие англичанам. Музыка – их звуковая вывеска.

Необъятные этажи были изрыты пещерами окон. В каждое мог бы въехать трамвай. С балконов спускались широкие полотнища красной, синей и желтой материи.

– Можно наделать много знамен, – заметил Юн. – Знамена – единственное прикрытие кули.

– Не только кули, но и доброй половины мира, – серьезно ответил Спарк. – И неплохое иногда прикрытие, кстати сказать. Красное знамя – в особенности.

Глаза студентов вспыхнули.

– Красное знамя – знамя радости. Это знамя сильных и смелых. Кто не выпускает его из рук, тот непременно придет к победе.

Мимо промчался автомобиль-карета. На подножках стояли вытянувшиеся «бодигары»[49]. За стеклом виднелись кукольные головы с золотыми шпильками в лакированных волосах.

– Губернаторские наложницы возвращаются с прогулки, – начал Юн и, вдруг забеспокоившись, быстро добавил: – Сюда, сюда, идите за мной…

Юн юркнул в открытую дверь ресторана. Студент и Спарк поспешили за ним. Сказав что-то на ходу возившимся у котлов поварам, Юн спрятался за высокий куб. Спутники сделали то же.

Едва теплота меди сделалась ощутимой, как с улицы быстро вошли двое: европеец, по-видимому, англичанин, и китаец, размахивающий бамбуковой тросточкой.

Китаец, стукнув тросточкой по столу, закричал высоким неприятным голосом. Повара неохотно повернули головы. Китаец, взвизгнув, сделал паузу. Повара ответили медленно и спокойно. Не удовлетворенный ответом китаец вместе с европейцем зашагал по лестнице.

Юн, высунув голову, проводил их насмешливым взглядом.

– Можем идти, – сказал он. – Они долго будут искать нас в ресторане.

– Не удивляйтесь, – повернулся он к Спарку. – Муниципальные детективы, гоняющиеся за китайскими студентами – обычная подробность шанхайской улицы. Наша скромная жизнь полна приключений. Наш журнал и тот бегает вместе с нами… Прошлый месяц редакционные собрания происходили в кумирне. Теперь мы нашли себе приют в аптеке.

– Эти сыщики охотятся за воздухом, – зорко оглядываясь по сторонам, продолжал Юн. – У нас есть пословица, которая говорит: «У великой армии можно взять полководца, но никто не отнимет желания у бедняка». Наше желание – видеть Китай свободным, и мы добьемся своего, хотя бы нам пришлось умереть!

Они пересекали улицу, облицованную огнями. Каждый дом светился, как изразцовый камин. Девушки в парче, отливавшей глазурью, заполняли окна восточной майоликой.

Юн задержался у одного из домов.

– Вот что восхищает европейцев в Китае! Живописный порок и безмолвная нищета. Они хотели бы вытянуть весь Китай в улицу барышей и улицу удовольствий. Улицу барышей они убрали бы подальше, чтобы дым фабрик не лез в глаза, а улицу удовольствий придвинули бы вплотную, как этот базар кукольной любви. Китай из двух улиц… какое удобство! Никаких революций. Никаких беспокойств.

Сразу за углом поползли фанзы, показались смутные морды каменных тигров, нестройно загорланили парикмахерские. Спарк остановился, пораженный. В каждой парикмахерской вопили одновременно несколько граммофонов. Граммофоны исполняли разные пьесы: скрипичный концерт, фальцетную арию, перепалку гонгов, героический монолог… Занеженные теплотой мыльной пены, посетители упоенно внимали катастрофической музыке. Тут же играли в кости ожидающие, пересыпая игру громкими восклицаниями.

Переулки наполнялись своеобразной музыкой. Ее творили уличные разносчики-водоносы, пельменщики, продавцы каштанов. К ней присоединялись колокольчики нищих, песни склонившихся над утюгом портных, торопливое бульканье закипающих чайников.