Нанкинская резня

Сперва мы использовали всякие чудные слова вроде «биганьгань». «Би» – значит «бедра», «ганьгань» – значит «смотреть». «Биганьгань» значит «посмотрим, как женщина обнажает ноги». Китайские женщины не носили нижнего белья. Вместо этого они носили штаны, подвязанные веревкой, без пояса. Если потянуть за веревку, обнажались ягодицы. Мы «биганьгань». Мы смотрели. Потом мы говорили что-то вроде: «Сегодня мой день принять ванну», – и по очереди насиловали их. Может, все было бы в порядке, если бы мы их просто насиловали. Хотя вряд ли мне стоит так говорить. Но затем мы всегда их убивали. Потому что мертвые молчат[73].

С той же прямотой, что и Адзума, высказывался Такокоро Кодзо. «После изнасилования мы их убивали, – вспоминал он. – Женщины бросались бежать, как только мы их отпускали. А потом мы стреляли им в спину, чтобы прикончить»[74].

По словам оставшихся в живых ветеранов, многие солдаты не чувствовали практически никакой вины. «Возможно, когда мы ее насиловали, мы воспринимали ее как женщину, – писал Адзума, – но, когда мы ее убивали, мы воспринимали ее как свинью»[75].

Подобное поведение не ограничивалось только солдатами. В оргии участвовали офицеры всех уровней. (Даже Тани Хисао, генерал и командующий японской 6-й дивизией, позднее был признан виновным в изнасиловании около 20 женщин в Нанкине[76].) Некоторые не только побуждали солдат к массовому насилию в городе, но и предупреждали их, что от женщин после утехи следует избавляться, чтобы устранить свидетельства преступления. «Либо платите им деньги, либо убивайте их в каком-нибудь укромном местечке, после того как закончите», – говорил один офицер своим подчиненным[77].

Прибытие Мацуи Иванэ

Убийства и изнасилования пошли на убыль, когда утром 17 декабря в город прибыл для церемониального парада Мацуи Иванэ, все еще слабый после болезни. Придя в себя после приступа туберкулеза, он отправился вверх по реке на катере, а затем подъехал на автомобиле к тройной арке Горных ворот с восточной стороны Нанкина. Там он сел на гнедую лошадь, развернул ее в сторону императорского дворца в Токио и произнес тройное «банзай» императору для японской национальной радиовещательной компании: «Великому фельдмаршалу на ступенях неба – банзай – десять тысяч лет жизни!»[78] Проехав по тщательно очищенному от трупов бульвару, вдоль которого выстроились десятки тысяч радостно приветствовавших его солдат, Мацуи прибыл в отель «Метрополитан» в северной части города, где в тот вечер в его честь был дан банкет.

По имеющимся сведениям, во время этого банкета Мацуи начал подозревать, что в Нанкине что-то всерьез пошло не так. В тот же вечер он собрал совещание в штабе и приказал вывести из города все войска, в которых не было необходимости. На следующий день западная пресса сообщила, что японская армия участвовала во всеобщем заговоре молчания против Мацуи, чтобы помешать ему узнать всю правду о зверствах в Нанкине[79].

Когда Мацуи начал осознавать весь масштаб насилия, убийств и грабежей в городе, он пришел в оторопь. 18 декабря 1937 года он говорил одному из своих гражданских помощников: «Теперь я понимаю, что мы неосознанно произвели на город самое худшее впечатление. Когда я думаю о чувствах и настроениях многих моих китайских друзей, бежавших из Нанкина, и о будущем двух наших стран, меня охватывает уныние. Я чувствую себя крайне одиноким в своем убеждении и никогда не смогу радоваться этой победе»[80]. Он даже выразился с некоторым сожалением в заявлении, сделанном в то утро для прессы: «Лично я сожалею о человеческих трагедиях, но наша армия должна продолжать наступление, пока Китай не раскается. Сейчас, зимой, у нас есть время на размышления. Я выражаю свое глубокое сочувствие миллионам невинных»[81].

Позже, в тот же день, когда японское командование провело похоронный обряд по погибшим во время вторжения японским солдатам, Мацуи осудил 300 офицеров, командиров полков и других, за насилие в городе. «Никогда прежде, – писал японский корреспондент Мацумото, – начальник еще не устраивал своим офицерам столь серьезный разнос. Военные не могли поверить, что Мацуи мог так себя вести, поскольку один из присутствовавших офицеров был принцем императорской крови»[82].