Наперекор всему

– И самые, что ни на есть высокопоставленные, – ответил Баташов. – Да что об этом говорить, когда и среди штабного офицерства все чаще и чаще можно услышать анекдоты и сплетни про царицу – немецкую шпионку. Вы что ни разу этого не слышали?

– Слышал и не раз, – краснея, сознался Свиньин.

– И вы эти слухи, порочащие царицу, не пресекли?

– Виноват, ваше превосходительство, – поник головой штабс-капитан. – Но об этом говорили штаб-офицеры, – попытался оправдаться он.

– А я намедни одернул одного такого штабного острослова, так после этого все от меня шарахаются, – грустно констатировал генерал. – Неужели офицерский корпус теряет веру в своего государя?

– Нет! Нет! И нет! – тут же твердо и уверенно ответил он на свой вопрос. – Честь и присяга, данная царю, должны удержать офицерский корпус от предательства. Именно поэтому я вижу единственный выход из создавшейся ситуации, когда армия, отступая, теряет веру в помазанника Божьего, – вступление императора в Верховное главнокомандование, которое непременно приведет Российскую императорскую армию к быстрой и окончательной победе!

– Дай-то Бог! – восторженно поддержал Баташова штабс-капитан. – Что бы ни случилось, на моем щите был, есть и будет святой девиз: «За Бога, Царя, и Отечество!»

– Другого я от тебя и не ожидал, – прочувственным голосом промолвил генерал, крепко обнимая Свиньина, не только, как будущего родственника, но и как верного соратника в избранном им нелегком и опасном деле защиты безопасности Государства и Богом избранного монарха. Он считал себя истинным монархистом, потому что с осторожностью и подозрением относился ко всем старым и новоявленным партиям, считая своим прямым долгом службу Царю и Отечеству. И, что бы ни говорили и ни писали о странных и нелицеприятных событиях, происходящих в царской семье, как бы он лично ни относился к Их Величествам, все, что касалось Самодержца всея Руси, было для генерала Баташова свято. Для него государь император был человеком, со всеми ему приличествующими слабостями, которого можно было по-христиански простить, и в то же время – помазанником Божиим, которому нужно было безоговорочно верить и за которым нужно было, не раздумывая, шествовать, как за великим вождем, хоть на Голгофу. Он, помня прежние царские аудиенции, готов был простить замеченные у самодержца нерешительность в ведении военных дел, излишнее бахвальство и душевную черствость, прикрытую деланым радушием и показным всезнайством. Кто без греха? За последнее время ничто так и не смогло поколебать его веру в единственно признанного монарха, и он готов был следовать за ним, хоть на Страшный суд. И теперь, видя не показную, а искреннюю преданность монархической идее у окружающих его офицеров (накануне он разговаривал обо всем этом с подполковником Воеводиным, который, как и он, оставался верен царю и воинской присяге), Баташов окончательно уверовал в то, что и Воеводин, и Свиньин будут его верными помощниками и в деле раскрытия страшного заговора против императора.

Направляясь к стоящему у дороги «паккарду», генерал случайно нащупал во внутреннем кармане кителя письмо, которое передала ему на прощание дочь.

– Ах ты черт! – с досадой воскликнул он. – Я ведь совсем позабыл передать тебе весточку от Лизоньки.

– Письмо от Лизы! – радостно воскликнул Свиньин. – Давайте же скорее…

Баташов протянул офицеру чуть помятый конверт. Тот сразу же вскрыл его и с упоением начал читать.

– О-о! – удивленно воскликнул он. – Оказывается Аристарх собирается жениться… Когда же венчание?

– Уже состоялось, – глухо, обиженным голосом промолвил Баташов.

– Что-то я не слышу в ваших словах радости?

– А чему радоваться, когда сын, ни с того ни с сего, разрывает помолвку и женится на безродной, вопреки воле родителей.

– И кто же его избранница?

– Сестра милосердия. Пока он лежал в лазарете, она словно околдовала его.

– Ну что же, – задумчиво промолвил штабс-капитан, – сердцу не прикажешь.

– Да я уже с этим смирился, вот только Варвара Петровна до сих пор не может сына простить.

– Ну, это дело времени, – бодрым голосом промолвил Свиньин, – пойдут внуки, не до обид будет.

– И я так думаю, – согласился Баташов, – видит Бог, мы хотели, как лучше. А, впрочем, ты прав, время все расставит на свои места, – добавил он, с удобством располагаясь на заднем сиденье.

Весеннее солнце, изредка проглядывая сквозь облака, почти не грело. Заботливый шофер, видя, что генерал зябко поежился, осваиваясь в холодной кабине, достал из багажника плед и угодливо накинул его ему на ноги.

– Спасибо, Семен, – удовлетворенно промолвил Баташов.

– Рад стараться, ваше превосходительство! – вытянулся в струнку унтер-офицер.

– Поехали, – почти одновременно произнесли генерал и штабс-капитан, и машина, натужно урча, с трудом вылезла из леса на дорогу и, осторожно объехав несколько новых воронок, вскоре скрылась за поворотом.

Была уже поздняя ночь, когда автомобиль был остановлен у шлагбаума, закрывавшего въезд в прифронтовой город-крепость Либаву.

Осветив генеральские погоны, унтер-офицер вытянулся в струнку.