Напиши себе некролог

– Ну что, моя Капочка, притомилась? То-то! Будешь теперь до конца дней своих силушку мою вспоминать. Никто тебя так больше не приголубит. Ну а теперь рассчитаемся. Пятьдесят рябчиков я выдал авансу. Значится, с меня сто. Раз, два… Вот держи десять червонцев. Видишь, на этом кто-то будто нарочно сердечко чернилами нарисовал. Будто знал, что сим червонцем за любовь заплатят. Да, кстати, ежели захочешь повторить эту ночку, противиться не буду. Но сто пятьдесят, сама понимаешь, уже на кон не положу. Десятки теперь будет достаточно. Так что ты подумай. А ключ от домика оставь под ковриком, что перед дверью. А за мной дверь на щеколду запри. А то, не дай бог, твоей красотой кто еще воспользуется, но ужо за бесплатно.

Я закрыла за ним дверь и рухнула на кровать без сил. Думала, полежу пять минут и в город поеду. Но, обессиленная, провалилась в глубокий сон. Разбудил меня Костик. В окно увидал, что лежу в кровати, и принялся тарабанить в дверь. Я ему открыла.

– Ты что, спятила? – накинулся он на меня. – Утром к нам заявилась Леночка, сообщила, что ты у нее не ночевала. Мать сдуру решила, что тебя похитили, и пошла к Крутилину. Тебя теперь полиция ищет. Почему ты не вернулась?

– Заснула.

– Нашла где.

Я задрала сорочку, и у Костика вытянулось лицо. Не от наготы моей, а от синяков, которыми было покрыто мое тело.

– Что же этот гад с тобой сделал? Клянусь Богом, он за это заплатит.

– Подашь на него заявление в полицию? – с горькой усмешкой спросила я.

– Потребую еще денег. Вот же сволочь. Мы так не договаривались!

– А как вы договаривались? Ты, видимо, торговался.

– А как же, – сказал Костик.

Я запустила в него бутылкой из-под шампанского. Он успел пригнуться, и, пролетев мимо, она разбилась о косяк двери.

– Негодяй, сутенер, – на этот раз я схватила стул. – Капа, Капочка, успокойся.

– Рассказать, что он заставил меня делать?

– Капа, поставь стул. Утраченного не вернешь.

Надо ехать домой.

– Домой? А что я скажу матери?

– Я все уже придумал. Что ночевала не у Леночки, а у Тани Карабениной.

– А Таня сие подтвердит, если к ней явится полиция? – Поставь стул. Мне и самой надоело держать его на весу. Я поставила стул и тут же на него уселась.

– Тогда сперва забежим к Тане и договоримся, – начал строить планы Костик.

– А как я объясню Степаниде синяки?

– А зачем тебе их показывать?

– Забыл, что сегодня банный день? Степанида небось воду нагрела. Как только ты уйдешь репетиторствовать, поставит на табуретки лохань, и мы по очереди, сначала мама, потом я, в конце Степанида, будем мыться. В чем мать родила!

– Черт, черт! – ударил кулаком по столу Костик. – Какая же Пятибрюхов свинья. Что нам делать?

Брат в отчаянии обхватил голову руками. Немного подумав, спросил:

– А где твой вид[70]?

Тут Сашенька перебила Капу:

– У тебя есть вид? Но откуда? Ведь несовершеннолетние[71]девицы вписаны в паспорт родителя.

– После смерти отца мы с Костиком попросили маму оформить нам паспорта. Мы ведь знали, что она скоро умрет. И она тоже, видимо, знала. Так вот… Я ответила брату, что вид у меня при себе.

– Зачем ты его брала? – уточнила Тарусова.

– Вдруг бы меня на улице остановила полиция? Молоденькие барышни, которые бродят вечером в одиночку, вызывают у них беспокойство. Узнав, что паспорт у меня при себе, Костик меня похвалил:

– Какая же ты умница!

– Чем нам поможет паспорт? – удивилась я.

– А тем, что ты сегодня отправишься в Москву.

– В Москву? Но зачем?

– А оттуда пришлешь телеграмму: «Доехала хорошо. Перелыгины встретили. Вернусь через неделю». И мать сразу успокоится.

– Но я ей сказала, что иду к Леночке.

– В том-то весь и фокус. У Перелыгиных тоже дочку Леной звать. Твоя ровесница. Помнишь, вы с ней играли, когда мы гостили у них.

– Когда это было? Нет, мама не поверит. Мы с Леной Перелыгиной даже не переписываемся. Да и что я им скажу, Перелыгиным?

– Ничего! Ты к ним не пойдешь. Поселишься в меблированных комнатах. Как только синяки сойдут, вернешься в Питер.

– А если полицейские захотят убедиться, что я действительно у Перелыгиных? Телеграмму от моего имени кто угодно может дать. На телеграфе паспорт не требуют.

– Господи, об этом я не подумал… Черт, черт! Придется впутывать Перелыгиных. Поживешь у них. Заодно сэкономим деньги.

Мы закрыли дом и пошли на станцию. Пока ехали из Лигово на Петергофский вокзал, Костик показал мне листочек, на котором расписал, как потратим полученные от Пятибрюхова сто рублей. Увы, большая их часть ушла бы на погашение долгов: домовладельцу, мяснику, зеленщику, дворникам, Степаниде. А вот оставшаяся, по мнению Костика, должна была быть потрачена исключительно на него: студенческий мундир и фуражка, кожаный портфель и ремень, сорочки, etc. Оплата моего обучения в его расчеты не входила. Даже о новых панталонах я мечтать не могла. Мне полагались лишь билеты до Москвы и обратно и рубль на злосчастную телеграмму матери, что я, якобы, нахожусь у Перелыгиных.

– Я к ним жить не пойду! – заявила я.

– Почему?

– Как объясню свой приезд?

– Придумай что-нибудь.

– Что именно?

– Понятия не имею. Почему всегда я должен за тебя думать?