Напиток любви

— Слушай, Сашенька, — Борис Викторович подозвал Флегонта, который, подобно официанту, преподнёс ему стакан вина с графином, — ты им всем не угодил, дорогой, посмотри на себя. Ты красив, хорошо выглядишь, богато одет, и ещё добился хорошей репутации при царе, большевики этого не прощают.

— Не паясничай, Боря. — Флегонт налил себе вина сам, выпил залпом для храбрости. — Паясничество наказуемо.

========== Кормчий ==========

"К сожалению, моё судно дало полный крен, и я как плохой кормчий, ничего не сделал, чтобы спасти его" © Борис Савинков — не дословно

Собираясь вместе с Филоненко и Завойко, Борис гнул ту линию, что генерала надо "пробудить".

— Как Брута? — Ухмыльнулся Завойко. — Брут плохо кончил. — Мы все идём на риск. — Борис понял, что и тут над ним издеваются. — Я предпочту быть Кассием. Савинков сверкнул глазами. Завойко он

ненавидел давно. Этот прыткий, вечно сующий нос не в своё дело, болтающий попусту молодой человек двадцати трёх лет от роду вечно раздражал мужчину. Савинкову в 1917 было 38 лет. Двадцатитрехлетний Николай Завойко его только раздражал. Он едва ли мог разглядеть в

Завойко человека, едва ли способного принять государственные решения. И с кем только не приходилось путаться, чтобы спасти от гибели, тонущее в потопе копоти и грязи государство, которое, похоже, доживало свои последние дни, умирая в красивой агонии, чтобы потом возродится как Феникс из пепла — в более крепком, чем былое, величии. Что там до его богатого революционного опыта. Его не слышал и не слушал никто. Он, подобно Пифии, Древнему Оракулу вещал о последствиях, трагичность которых хотел сократить. Молодой миллионер Михаил Иванович Терещенко, которому в ту пору исполнился тридцать один год, наивно думал, что будет набивать после войны карманы, и заказывать украшения у Фаберже.

Фрейлина бывшей императрицы Анна Вырубова, до того как её посадят в тюрьму, считала, что их непременно с Никсом и Аликс перевезут в Лондон, к двоюродному брату Никсу — королю Георгу V, который не стал заботиться о своих русских родственниках, которые перестали быть онаршими особами и стали простыми гражданами.

Лондон! У гражданина Романова на тот момент не было денег даже до Варшавы. И кто его куда должен был везти? Не то, что там Лондон! Министры-чиновники, военные штатские, запутались в собственной чехарде, и если у Савинкова и была мысль перевезти Никса подальше — от греха подальше — то Керенский, наивно полагающий, что бывшему государю не нужны деньги, чтобы спастись, остудил его пыл. Савинков, понимающий, что такой переезд стоил прежде всего, огромных денег, которые в принципе, были у того же Терещенко (если потрясти), покрутил

у виска.

Просто Керенский слишком грозил расправой над всеми, если его ослушаются — и Савинков уже думал не лишним будет убрать самого Керенского, гордо расхаживая по дворцу, как будто всю жизнь там жил.

Может быть, Савинков и был похож на правителя — правда, как подметил Максимилиан Волошин — скорей интригана французской династии Валуа, за сравнение с которой патриот Савинков даже обиделся. Карл VII Валуа самому ему казался трусом, который предал Орлеанскую Деву и верного

ему барона де Ре костру лишь бы не мешались, но потом Савинков понял, что, возможно, Волошин так сравнил его под влиянием классической оперы Петра Ильича Чайковского "Орлеанская Дева", и успокоился. "Ну что ж, дослужился до короля Карла! — Посмеялся сын актрисы, и пошёл прочь по коридорам наводить порядок. — Хорошо хоть не сравнили с

Людовиком XVI или Карлом I, хотя, похоже, итак отсекут голову. Ох, уж эти оперные фанаты. Но за оперу спасибо. Музыку люблю". Император сделал большую ошибку, раздав всё имущество раненным и обездоленным в годы войны. Он строил лазареты, открывал больницы, и наивно думал, что деньги ему никогда не понадобятся. Савинков ухмыльнулся. Попроси сейчас денег у Терещенко — зажмётся и не даст. Сам Борис Викторович был слишком беден, чтобы помогать что-то вывозить из страны или кого-то спасать, но потрясти обоих — Терещенко и Керенского безуспешно попробовал, оба ему указали на дверь. К чести Романова, он понял всё. И

не роптал… а с чего ему было роптать, когда он был всего лишь гражданином, которого даже английский кузен призвал повиноваться правительству — но лучше бы помог деньгами и покровительством, чем на словах. Теперь Савинков полностью поменял мнение о государе: вести

охоту нужно было на других, хотя бы и ради того, чтобы спасти себя самого.

Керенский стучал пальцами по столу. Не так давно ему поступило от большевиков ненавязчивое предложение сдать позиции. Для этого предлагалась определённая сумма денег. Он задумался. Это всё было как- то странно. но и сам он уже понимал, что историческая необходимость в

нём как бы стиралась. Ленин казался фигурой покрупнее, элитнее. И это был настоящий лидер — вождь своего народа и страны, которую не хотел губить Александр Фёдорович. Тем более, что Керенский опасался всего Временного правительства, а, главное, своего заместителя и правой руки Савинкова, от которого не знал, чего ждать.