Наполеон

   — Чудесно! Ты совершенно правильно делаешь, что идёшь на Милан, а не на Мантую. В Мантуе не найдёшь миллионов, сколько ни бейся. Зато, взяв Милан, ты сможешь осыпать золотом весь Париж. Предоставь это мне, дорогой мой. Я знаю, как раздобыть деньги — если, конечно, они есть; это моя профессия. — Он снова улыбнулся. — Кроме того, я занимаюсь политикой намного дольше тебя и знаю эту шайку мошенников как свои пять пальцев. Я играю в эту игру со времён Революции. Но твоя игра, Бонапарт, крупнее — теперь я в этом уверен. Вот почему я на твоей стороне. — Саличетти на мгновение задумался; его губы скривила коварная усмешка. — Я умею играть на человеческих струнках и заставлять людей понимать свою выгоду. Все они хорошо знают меня. Не забывай: я ведь из монтаньяров[36], цареубийца чистой воды! — Он снова цинично усмехнулся. — Подкупи их! Искупай в золоте! Как только ты дашь им денег — а взяв Милан, ты сможешь дать столько, сколько им и не снилось, — они развяжут тебе руки. Можешь положиться на меня: я из кожи вон вылезу, а денег тебе достану!

Бонапарт искоса поглядел на лукавого бесчестного корсиканца, которого знал много лет. Да, тут Саличетти можно было доверять, потому что они становились соучастниками преступления. Саличетти не желал терять свою монополию на грабёж Италии. Кроме того, Саличетти уже впутался в опасную историю с нарушением субординации в Пьемонте. Он, Бонапарт, искусно заманил его в эту ловушку.

   — Конечно, я подумал об этом, — уже более спокойно ответил он. — Я ведь не дурак. Я тоже их знаю. Ещё будучи в Пьяченце, я написал Карно и сообщил, что пришлю им десять миллионов. — (В том же письме он пылко благодарил Карно за то, что тот приглядывает за его «безумно любимой женой»). — Письмо ещё в дороге. Кое-что из этих миллионов мне компенсирует этот старый скряга герцог Моденский, который тоже запросил перемирия. Все эти князьки ужасно перепугались, и все готовы платить! Но ты правильно говоришь, в Милане я получу больше. Я собираюсь наложить на Ломбардию контрибуцию в двадцать миллионов, причём постараюсь перевести как можно больше денег в слитки золота и отослать их в Париж. Во французском казначействе не видели столько денег с самой Революции. Можешь верить, они у меня будут купаться в золоте, лишь бы не мешали! — Он снова сделал несколько шагов по комнате, видя в зеркалах, мимо которых проходил, своё осунувшееся измождённое лицо. — Но всё это в будущем. Сейчас самое главное — немедленно воспрепятствовать назначению Келлермана. Я ни за что не соглашусь разделить с ним армию!

Саличетти миролюбиво кивнул.

   — Согласен. Но если ты сумеешь использовать свои козыри, этого не произойдёт. Даже если Директория подпишет его назначение, Келлерман сможет его получить и прибыть сюда только дней через десять, а то и позже. За этот срок назначение можно десять раз отменить. Я сам немедленно напишу Директории и официально заявлю, что подобная смена командования приведёт к катастрофе. Я напишу и другим людям — тем, кто дёргает за верёвочки. Бертье тоже может написать нечто подобное Карно как военному министру. Собственно говоря, сам Карно человек умный и порядочный. Я уверен, что он написал это письмо только потому, что на этом настояли другие члены Директории. Мы можем начать агитировать Париж. Все армейские поставщики и банкиры — люди, которые мечтают получить лакомый кусок от итальянского пирога, — будут на твоей стороне. Они прекрасно знают, что никакой другой генерал не даст им такой возможности: старого Келлермана разобьют через месяц. К счастью, — тут он криво усмехнулся, — твоя жена ещё в Париже. Поэтому ты, мой друг, напишешь ей очередное замечательное письмо, которое — с полным уважением и соблюдением субординации — недвусмысленно сообщит им, что ты ни с кем не намерен делить руководство армией. Вот так!

Саличетти поднялся со стула, потянулся за новенькой шляпой и извинился.

   — Я должен идти. Нужно многое успеть. Твой друг здешний епископ заявляет, что серебряная утварь кафедрального собора имеет главным образом художественную ценность, которая будет утрачена при переплавке. Вместо этого я потребовал у него пятьдесят тысяч франков. — Он засмеялся. — Этот старикашка предлагал мне собственное серебро и расписку на тысячу цехинов. Может быть, я и приму этот подарок. В конце концов, никогда не поздно вернуться к вопросу о церковном серебре. — Он снова засмеялся. — Ты знаешь, как они меня здесь прозвали? Я видел пришпиленный к стене пасквиль против меня. Там меня называют «ненасытный мародёр Саличетти». Ничего, скоро они обзовут меня похлеще. Мы толком ещё и не начинали. Увидишь, что будет в Милане!

Бонапарт внезапно помрачнел, осуждающе посмотрел на комиссара и покачал головой:

   — Не будь слишком суров с епископом, Саличетти. Я не хочу, чтобы церковь натравила на нас всю страну. Мне ведь предстоит управлять Ломбардией!

Саличетти засмеялся и надел шляпу с пером.