Наполеон

— Это подло! Это чудовищно! После всего, что я сделал, предложить мне делить армию с Келлерманом! И я со своей половиной должен идти завоёвывать Ливорно, Рим, Неаполь, Корсику и Бог знает что ещё! А если я потерплю поражение, Келлерман придёт ко мне на выручку! Келлерман! Должно быть, они сошли с ума! — Он бросил на слушателей такой свирепый взгляд, словно это они были во всём виноваты. — Но я насквозь вижу их презренную игру! Они хотят отобрать у меня мою армию! Они не смеют просто так уволить меня и поэтому будут провоцировать, чтобы я сам подал в отставку! Либо попытаются сделать меня беспомощным, постараются поставить меня в такое положение, когда я потерплю поражение и стану одним из множества битых генералов. Они хотят отнять у меня славу! Низкие, презренные интриганы! Но я им не поддамся! Это говорю я, покоритель Ломбардии! После новых побед, после взятия моста в Лоди армия стала моей душой и телом! Это доказывает, что я не чета другим несчастным, жалким генералам Республики! Я веду армию к победам, к завоеваниям, к славе! Она пойдёт со мной на смерть! Я в три месяца могу покорить все эти крошечные итальянские государства — Венецию, Тоскану, Романью, Геную — от Адриатики до Средиземного моря. Я провозглашу Италию независимой! Весь полуостров станет моим! Я никому не позволю прийти и отобрать у меня мои победы!

Саличетти, не сводя глаз с горевшего на его пальце бриллианта, кивнул и с характерной для него холодной вкрадчивостью сказал:

— Я согласен с тобой, мой товарищ. Это чудовищно. Но я предлагаю тебе как следует подумать — и подумать спокойно. Злоба и открытое неповиновение только сыграют им на руку. Тише едешь — дальше будешь. Дело ясное. Директория хочет отобрать у тебя армию. Их пугает твоя огромная, но ещё не слишком устоявшаяся слава, и они хотят положить этому конец. Ничего удивительного. Судя по полученным мной сегодня письмам, Париж и вся Франция сходят по тебе с ума. Все только и говорят, что о Монтенотте, Миллезимо, Мондови и Кераско. Всюду висят твои портреты. Ты в большой моде. Естественно, Директории не по нраву такая популярность её генерала. Короче говоря, они напуганы. А отвергнув их указания и силой заставив Пьемонт подписать перемирие, ты дал им повод подрезать тебе крылья. Как видишь, они им и воспользовались.

Бонапарт, в котором всё ещё бушевал гнев, прервал его:

   — Подождём, пока в Париже не получат известия с Лоди! Я послал им депешу два дня назад; следовательно, она будет там на четвёртые сутки. Курьер, доставивший это гнусное письмо Карно, добирался сюда шесть дней.

Саличетти снова кивнул.

   — Чем больше, тем лучше. Через четыре дня Париж узнает о Лоди и окончательно сойдёт с ума. Директория взбесится от зависти и перепугается, думая, что ты хочешь стать новым Цезарем. Но после победы под Лоди они не посмеют отлучить тебя от армии или, по крайней мере, сделают это не сразу, особенно учитывая твой официальный и законный протест. Уволить со службы прославившегося на всю Францию молодого чудо-генерала — это чересчур даже для Барраса и его компании. Им придётся проглотить это и подождать другого раза. Но ты не должен дать им этого «раза», дорогой мой. Новый акт открытого неподчинения, как было в Кераско, будет именно тем, чего они ждут. Они могут встать в позу защитников Республики от мятежного и честолюбивого генерала, замыслившего её свергнуть. Тогда отношение к тебе резко изменится. Никто и пальцем не шевельнёт ради тебя. Республика может прогнить до основания; тем не менее не только Франция, но и, что важнее всего, армия продолжает оставаться республиканской. Этого никогда не следует забывать.

Бертье продолжал грызть ногти. Он был сильно взволнован. За последние дни он телом и душой предался своему поразительно юному главнокомандующему, начал относиться к нему с восхищением, перешедшим в настоящее обожание. Он рискнул вставить слово.

   — И даже после Лоди они могут назначить Келлермана. Они могут заявить народу, что завоевать всю Италию не под силу ни одному генералу — даже такому гениальному, как Бонапарт; а они, мол, просто хотят ему помочь всем, чем могут. Народ — что овцы. Вся история Революции доказывает это.

Бонапарт перестал расхаживать по комнате и вновь разразился гневной тирадой, но уже по другому поводу.

   — Что бы они ни делали, я не разделю мою армию с Келлерманом! Это глупо! Проклятые идиоты! Они уже нарушили мой стратегический план. Я должен был загнать остатки войск Болье в Мантую, через несколько дней взять её и раз и навсегда покончить с австрийцами. Вместо этого я, получив письмо Карно, немедленно отдал приказ Массена наступать на Милан, а Ожеро — на Павию. Они прибудут туда завтра. Послезавтра я сам поеду в Милан. Какая бездарная растрата времени! Два этих города не имеют никакого военного значения. Я мог бы взять их когда угодно, но возьму именно сейчас — только для того, чтобы ослепить парижан, захватить ломбардские богатства и усилить свои позиции настолько, чтобы никакая Директория не смела соваться в мои дела!

Саличетти улыбнулся.