Наполеон. Годы величия

Это был смертельный удар всему делу Наполеона. Предательство Мармона стало следствием решения императора Александра, который до этой поры, казалось, колебался в отношении вопроса о регентстве, добиться от имени союзных держав безоговорочного отречения императора от престола.

Семья Наполеона в Париже

В январе 1814 года братья императора, за исключением Люсьена, собрались в Париже.

Король Жером, вынужденный из-за восстания в Германии, а также под натиском неприятельских войск покинуть свое королевство, искал пристанища во Франции вместе с королевой Катериной. Нарушение территории Швейцарии союзными войсками не позволило бывшему голландскому королю Луи продлить свое пребывание там. Он прибыл в Париж 1 января 1814 года и был холодно принят императором. Восстановление монаршего дома Нассау разрушило все надежды короля Луи. Он решил забыть о них и думал лишь о том, чтобы спокойно жить в уединении. Его здоровье находилось в плачевном состоянии. Все его конечности почти отказывались служить ему, и никакое лекарство не могло приостановить его прогрессирующую болезнь. Король Луи приехал в Париж, надеясь, что сможет жить в своем поместье в Сент-Ле, но последовал за императрицей, когда она отправилась из Парижа в Блуа. Когда Бурбоны вернулись в Париж, он оставил императрицу и ее сына и возвратился в Швейцарию, откуда потом проследовал в Рим. Король Жозеф также нашел пристанище в Швейцарии и вел там спокойный образ жизни до тех пор, пока император не вернулся с острова Эльба. Король Жером вернулся вместе с королевой к своему тестю, королю Вюртемберга, который обращался с ним, как с преступником.

XVI. Измена и отречение от престола

Констан

Император возвращается в Фонтенбло

Ну и время же это было! Какое печальное время и какие скорбные события мне приходится сейчас воскрешать в памяти, овеянной грустью!

Теперь в своем рассказе я подхожу к тому роковому дню, когда грязным сапогам объединенных армий Европы предстояло марать землю Парижа. Какой удар императору! Именно тогда — увы, все напрасно! — он продемонстрировал такую же потрясающую активность, какую его гений проявил так блестяще в период итальянской кампании. Мне впервые довелось увидеть его в Маренго, на следующий день после сражения, и какой контраст с тем видом представляло его подавленное настроение, когда я увидел его 21 марта в Фонтенбло.

Я приехал туда незадолго до прибытия императора. Его лицо было бледным, и он выглядел таким утомленным, каким я его никогда не видел. Император никому ничего не сказал. Он сразу же закрылся в кабинете с г-ном Маре, маршалом Бертье и генералом Коленкуром. Его величество лег спать очень поздно и, на мой взгляд, выглядел совершенно разбитым. Время от времени я слышал, как из его груди вырывались сдавленные вздохи.

В последующие два дня в Фонтенбло воцарилась неописуемо мрачная и молчаливая атмосфера уныния. Подвергшись столь многочисленным ударам, император теперь редко заходил в свой кабинет, где он обычно проводил так много часов за работой. Он настолько был погружен в противоречивые раздумья, что часто не замечал людей, которых сам вызвал к себе, смотрел на прибывших невидящим взглядом и иногда в течение тридцати минут не говорил им ни слова; затем, словно очнувшись от оцепенения, задавал им вопросы, но, казалось, не слышал их ответы; и даже присутствие г-на Маре и генерала Коленкура, которых он вызывал чаще других, не выводило его из состояния полнейшей летаргии.

Часы принятия пиши не менялись, и еда подавалась, как обычно; но все занимали свои места в полной тишине, нарушаемой только обязательным шумом, присущим обслуживанию за столом. Император не выходил из состояния полнейшего молчания, его уста не произносили ни одного слова, и если утром я предлагал ему один из тех напитков, которые он обычно пил, то он не только не отвечал мне, но даже, казалось, вообще не слышал меня. Такая обстановка во дворце действовала удручающе на всех лиц, приближенных к его величеству.

Неожиданно 3 апреля он, резко сбросив с лица выражение подавленного настроения, устроил во дворе дворца смотр гвардии, которая только что присоединилась к нему в Фонтенбло. Обратившись к солдатам твердым голосом, он сказал:

«Солдаты! Враг опередил нас на три дня и овладел Парижем; мы должны выбить его оттуда. Недостойные французы, те эмигранты, которым мы даровали амнистию, нацепили белые кокарды и перешли на сторону наших врагов. Трусы! Они хотят пожинать плоды этого нового предательства. Давайте поклянемся победить или умереть, чтобы уважали нашу трехцветную кокарду, которую мы носили на протяжении двадцати пяти лет на пути к славе и чести».

Войска, охваченные энтузиазмом при звуке голоса своего главнокомандующего, в едином порыве кричали: «Париж! Париж!» Но император, несмотря на проявленный солдатами энтузиазм, вновь погрузился в подавленное настроение, как только переступил порог дворца.