Наполеон. Изгнание из Москвы

Ней не имел представления о настроении, царившем в штабе, где странная апатия, так не характерная для Наполеона в действии, продолжала мешать ему принимать правильные решения. Такого никогда не случалось до этого. И такое произойдет еще дважды в будущем, один раз при Дрездене и опять при Ватерлоо. За все время, пока длилась эта свирепая битва, император лишь дважды поднимался на наблюдательный пункт, расположенный на холме. Его участие в этой жестокой битве сводилось к тому, что он вел себя как старый генерал XVII века, наблюдавший за чересчур яростной схваткой во время учений. Он занимался лишь второстепенными решениями, как замена убитого в бою генерала, но в тактическом и стратегическом руководстве разыгравшейся битвой он принимал лишь незначительное участие или не участвовал вовсе. Слишком больной, чтобы сесть на коня, он проводил время, ходя взад и вперед либо лежа на расстеленной на земле медвежьей шкуре, а рядом с ним, в ожидании приказа, стояли 20 тысяч самого отборного войска. Чем же они занимались все это время? Стояли в полном боевом вооружении с полной амуницией, слушая, как полковые музыканты играют республиканские марши, при этом звуки труб тонули в грохоте орудий и криках 200 тысяч, сражавшихся в бою. До сих пор Наполеон оставался вне досягаемости, несмотря на то что мог окинуть взглядом треть поля битвы. Бургойнь, находившийся в это время вблизи императора, писал, что русские ядра весь день падали вокруг него. Во время осады Тулона, много лет назад, он получил удар штыком в бедро, а при Ратисбоне, три года назад, его настигла мушкетная пуля, ранив в ногу. Но сейчас, в день принятия решения, ни риск быть раненым самому, ни бешеные просьбы о подкреплении, исходившие от Нея и Даву, не могли заставить его выйти из состояния душевной летаргии и принять решение, достойное игрока, привыкшего к риску. Когда ему принесли последнее послание Нея с просьбой о том, чтобы выслать в подкрепление гвардию, он заколебался, но маршал Бессьер, командующий ею, сделал замечание, которое изменило весь ход войны, а может быть, и всей истории XIX столетия: «Вы рискнете своим последним резервом в 800 милях от Парижа?» Наполеон на минуту задумался и отрицательно покачал головой. «Нет, — сказал он, — полагаю, завтра будет еще одна битва?» Казалось, он говорит сам с собой. Музыканты императорской гвардии продолжали играть марши.

Ней так и не получил подкрепления, и русские отступили, понеся страшные потери, но сохранив блестящий боевой порядок. И много лет спустя военные историки не прекратили бесконечных споров о правильности этого решения. Было ли оно таким нелепым, как показалось в тот день и как выглядело в глазах Нея, Мюрата или принца Евгения? Париж находился в 800 милях. Потери французов были ужасающими. К исходу дня каждый четвертый солдат из участвовавших в сражении был убит или ранен, а до Москвы еще не дошли. В глубине своей страны Кутузов мог рассчитывать на постоянно возраставшее число крестьян и казаков, готовых восполнить потери в его рядах, но где были резервы французов? Потери в их рядах пришлось бы пополнять за счет солдат, которым предстояло идти по дороге от Немана до Бородина, тонкой линии, лишь номинально принадлежавшей французам, на которой с момента их наступления вместо верстовых столбов стояли сожженные города и деревни. Каждый ящик с патронами пришлось бы тащить по разбитым дорогам сотни миль, а на всем огромном пространстве было нечего есть, кроме провизии, найденной на складах в Вильно, Витебске и Смоленске.

Армия так никогда и не простила Бессьеру совет, данный им Наполеону в тот день, но, как-никак, это был совет человека благоразумного, от которого ожидали, что он его даст.

Можно и по-другому смотреть на это: если бы не было гвардии, которая могла объединить вокруг себя всех остальных, никто бы не вернулся из России. Карьера Наполеона и императорская Франция угасли бы, как свеча, в конце декабря 1812 года.

* * *