Наполеоновские войны

Короче говоря, война почти не затронула землевладельцев, следствием чего стало возрождение политического разномыслия, как только закончился кризис, связанный с возможным вторжением. Причин для недовольства, несомненно было очень много. Ряд крупных скандалов вселил в общество неуверенность, к тому же правительственная политика в отношении войны часто выглядела некомпетентной, а иногда и аморальной. Так, неудача экспедиции в Буэнос-Айрес, соглашение в Синтре, вынужденный вывод армии сэра Джона Мура из Ла-Коруньи (к тому же в самом удручающем физическом состоянии) и бесславный конец талаверской кампании и вальхернской экспедиции вызвали большой шум, а нападение на Копенгаген — настоящий ужас: ливерпульский радикал Уильям Роско (William Roscoe) осудил его организаторов как «недостойных называться британцами»[206]. Более того, операции типа копенгагенской привели к усилению сомнений в причинах, по которым Британия воюет. Неоднократные военные неудачи, как представлялось, подтверждали доводы в пользу того, что поскольку Британия не может рассчитывать на победу над Францией, продолжение войны совершенно бессмысленно, тем более, что Британии ничто не угрожает (на «Друзей мира» (Friends of Peace), получивших известность в качестве радикальных критиков войны, большое влияние в этом плане оказывала вера в то, что народ, объединённый под знаменем борьбы за свою свободу, нельзя победить). Тогда как в 1803 г. война имела оборонительный характер, теперь она всё больше становилась агрессивной и на самом деле своекорыстной; это не могло не вызывать недовольства, усугубляемого отсутствием политических преобразований, свидетельствующих, что война ведётся в интересах узкой элиты. Поскольку такие действия не могли привести к победе, особенно при отсутствии союза с иберийским обскурантизмом или австрийским абсолютизмом, продолжение войны, казалось, вело к катастрофе. Во-первых, расширение полномочий исполнительной власти после роста протекционизма в военное время представлялось угрозой свободе граждан, а во-вторых, предсказывалось, что итогом войны станут всеобщие развал и нищета (мир, напротив, предполагалось, позволит Британии беспрепятственно править морями, поскольку считали, что Наполеон удовольствуется Европой). Здесь, конечно, «Друзья мира» опирались на серьёзные потери, вызванные континентальной блокадой. Поскольку парламентская оппозиция во главе с Греем (Grey) и Гренвиллем (Grenville) не проявляла никакого интереса к радикальной реформе, становилось весьма вероятным, что силы, планы которых были сорваны в 1790-е гг., теперь вновь перейдут в наступление. Это возрождение раскола, ставшее заметным уже в 1805 г., сначала сдерживалось крушением администрации Питта, последовавшим после смерти её руководителя в январе 1806 г., и пришедшим ему на смену гораздо более мирным «Кабинетом всех талантов». Как бы то ни было, после формирования Кабинета Портленда курсу британской политики придал разнообразие ряд попыток тем или иным образом бросить вызов олигархическому правлению. Так, на общих выборах 1807 г. Вестминстер, тогда крупнейший и самый представительный избирательный округ в стране, избрал в парламент двух популярных лидеров, сэра Френсиса Бердетта (Burdett) и лорда Кокрейна (Cochrane), на предвыборной платформе избирательной реформы. Деятельность этих двух недовольных представителей элиты поддерживалась так называемым Вестминстерским комитетом (Westminster committee), состоящим из ремесленников, купцов и специалистов, по большей части участвовавших в радикальных клубах 1790-х гг. Таким образом, по крайней мере в столице, радикализм обрёл новый уровень политической организации, которая удвоила его действенность: когда Бердетта обвинили в неуважении к парламенту, после того как правительство попыталось помешать открытому обсуждению «вальхернского запроса» в апреле 1810 г., огромные толпы людей собрались у Вестминстерского дворца и перегородили дорогу к нему баррикадами. Однако в данном случае, несмотря на распространившиеся по всей стране протесты в поддержку Бердетта, гораздо более серьёзную опасность для правительства представляло растущее недовольство войной в среде предпринимателей. Текстильная промышленность Вест-Райдинга и Ланкашира переживала временный серьёзный кризис из-за первых ударов, нанесённых континентальной блокадой, и правительственных декретов, следствием чего стал ряд публичных собраний и петиций, призывающих к миру, а это движение в свою очередь привлекло внимание к делу политической реформы, борьба за которую усилилась с появлением в 1811 г. так называемых «Хемпденских клубов» (Hampden Clubs). Движение за подачу петиций, возобновившееся с удвоенной силой в, казалось бы, отчаянных условиях 1812 г., добилось огромного успеха в связи с отменой правительственных декретов. В этой истории промышленные круги впервые неявно показали, что они являются мощной, организованной силой, непосредственно противостоящей старой олигархии. Правительственные декреты, главное орудие против континентальной блокады, фактически предписывали, чтобы морская торговля велась исключительно на британских условиях и, самое главное, преимущественно на британских судах. Всё было прекрасно, пока касалось контроля над торговлей, но это заставило производителей, которые всё лучше понимали, что их продукция приобретает гораздо большее значение для британской внешней торговли, чем колониальный реэкспорт, понести серьёзные убытки, поскольку нейтралы мстили отказом допускать на рынок британские товары, а такое развитие событий не могло не привести к тому, что рынки Европы и Америки в конечном счёте не найдут свои источники поставок. Хуже того, к 1812 г. эти декреты вовлекли Британию в войну с Соединёнными Штатами Америки, что могло только более усугубить положение. И здесь также таился ещё один повод для конфликтов, поскольку прогрессисты восхищались Соединёнными Штатами, а консерваторы ни во что их не ставили как дикое и нецивилизованное государство. Очень серьёзным было и влияние сектантства, которое выступало против войны на религиозной и философской основе, что в то время в полной мере соответствовало экономическим интересам промышленников (не случайно, что движение подачи петиций за мир было в первые годы самым сильным в тех районах, где методизм и другие формы нонконформизма обрели наибольшую мощь и что предприниматели, бывшие ведущими фигурами агитации в 1812 г., все без исключения являлись сектантами). Хотя его резонанс в этом отношении не стоит переоценивать, поскольку, как показали Куксон (Cookson) и Харви (Harvey), противоречия существовали не только между промышленниками и землевладельческой элитой, но и между промышленниками и колониальными и судовладельческими кругами, между правящими и оппозиционными партиями в местном самоуправлении и между провинцией и Лондоном, разразившуюся в то время кампанию против правительственных декретов можно считать в значительной степени стычкой между «новой» и «старой» Британией. Она, несомненно, имела впечатляющий характер. Торгово-промышленные организации различных видов в Ливерпуле, Поттерисе, Шеффилде и Лидсе, воодушевляемые настроенными против войны либералами и политическими реформаторами типа Уильяма Роско, проводили публичные собрания, направленные на подачу петиций об отмене декретов; документ, выработанный таким образом в Лидсе, очень быстро собрал 17.000 подписей. Эти события между тем нашли положительный отклик в провинциальной прессе, а также во многих других промышленных районах, таких как Бирмингем и Ноттингем. А самое главное, — эта кампания дошла до парламента усилиями радикалов типа Генри Брогхема (Henry Brougham), который добился организации специального комитета по этому вопросу, и затем засыпал его столь убедительными свидетельствами, что их невозможно было отвергнуть.