Наполеоновские войны

Поскольку теперь некоторое время сохранялось спокойствие, если не считать, конечно, восстания Эммета (по общему признанию, весьма серьёзное событие, вызывавшее сильную тревогу), всё говорит о том, что по крайней мере в Англии в начале наполеоновских войн правительству нечего было бояться революции. Хотя сильно напуганное революционное подполье, может быть, и имело отношение к довольно распространённому общественному и экономическому недовольству, но его состав ограничивался незначительной группой активистов. Кроме того, если мир в 1802 г. приветствовался, то и возобновление войны в целом было воспринято без протестов по большей части потому, что, поскольку флот вторжения вёл совершенно открытую подготовку к нему прямо на другом берегу Ла-Манша, Наполеон являл очевидную угрозу британцам всех классов. Более того, с политической точки зрения, восхищение французской революцией и её идеалами всё больше затруднялось тем, что начали сбываться пророчества Эдмунда Берка (Edmund Burke)[198], поскольку Наполеон был самим воплощением того типа военного деспота, который, как он всегда доказывал, будет её логическим результатом. А так как Франция являлась оплотом деспотизма, для реформаторов и радикалов открывался путь к примирению с патриотизмом, народ же мог объединиться под знаменем военных усилий. Итак, многие былые борцы за свободу британцев, поскольку Наполеон явно изменил всем их надеждам, начали присоединяться к добровольческому движению, представлявшемуся им «нацией под ружьём» на британский манер. Между тем удалось убедить народ отдать должное тем свободам, которыми пользовались даже беднейшие граждане по традиционной английской конституции (в этом отношении, очевидно, большую пользу принесло решение Аддингтона отказаться от «охоты на ведьм» после заговора Деспарда и ослабить наиболее драконовские ограничения на гражданские свободы, введённые в 1790-е гг.). Таким образом, верноподданнические взгляды времён революционных войн существенно укрепились, и после 1803 г. они с большим или меньшим успехом продолжали крепнуть. В сущности, простому человеку внушали, что, защищая установленный порядок, он защищает свои интересы — как было написано в одном слабеньком стихотворении, напечатанном в 1803 г.: «Дело Георга и свободы — твоё дело!»[199]. Британская конституция, основанная не на абстрактных теориях, а на вековом практическом опыте, не обеспечивала абсолютного равенства, но в условиях конкретных жизненных ситуаций она всем предоставляла свободу, возможности и опору на закон. В результате разрушение её для честного труженика, ремесленника или мелкого лавочника было бы столь же губительным, как и для богачей, а защита её предоставляла возможности улучшить своё положение. В ходу было такое высказывание: «Помни, когда ты вызываешься помочь… тем, кто выше и богаче тебя, на них ложится бремя благодарности, которая непременно будет вознаграждена»[200]. К этому добавлялась солидная доза ксенофобии, о чём свидетельствует стишок «Несокрушимые британцы» (Britons Unconquerable):

Afraid of the French and afraid of invasion?
Afraid of the men whom on every occasion
We’ve beat since our Edward gained so much renown,
By bringing the king of these Frencmen to town?

Yes, afraid of the French we will be when the moon

Shines as clear and as bright as the sun does at noon;
When the stars in their places no longer will stay,
But turn into marbles, and boys with them play[201].

Бояться французов, бояться вторжения?

Бояться людей, которых мы при каждом случае
Били с тех пор, как наш Эдуард прославился тем,
Что привёз короля этих французишек в Лондон?

Да, мы будем бояться французов, когда луна

Будет светить так же ярко, как солнце в полдень,
Когда звёзды свалятся с неба и превратятся
В стеклянные шарики, которыми будут играть мальчишки.