Наполеоновские войны

В чисто цифровом выражении результаты были поразительными. К июню 1813 г. регулярная армия, включая егерей, увеличила свою численность до 150.000 человек, а ландвер насчитывал ещё 120.000. Насколько же, однако, всё это было следствием подлинного народного энтузиазма? Труд фон Трейчке, как и следовало ожидать, переполнен назидательными историями о преданности борьбе за победу, причём эта картина в определённой степени поддерживается свидетельствами современников — так британский дипломат, сэр Джордж Джексон (George Jackson), изображает народ как «армию без вождей, полную нетерпения и готовую в беспорядке и с бурной радостью броситься на врага в надежде вырваться из когтей французов», к тому же, как писал один офицер ландвера: «В уверенности, что… нации могут выполнить своё предназначение лишь путём огромных усилий и благородных деяний, все были полны решимости на подвиг… ради освобождения Отечества»[303]. Самой театральной была реакция в среде интеллектуалов, которые не отказывали себе в удовольствии изображать величественные картины патриотического воодушевления, а иногда даже поступали на военную службу, обычно связанную с Freicorps — отдельными мобильными колоннами, которые развёртывались по Германии, чтобы раздуть сопротивление, и одержали свою крупнейшую победу в Гамбурге, где в угоду союзникам 18 марта вспыхнуло народное восстание (то есть через шесть дней после того, как французы эвакуировали город). И наконец, многие евреи из средних классов, в которых вселяли большие надежды реформы Гарденберга, также брались за оружие.

Итак, нет дыма без огня. Тем не менее есть серьёзные свидетельства того, что эта картина народного крестового похода — миф. Что касается средних классов, то их реакция на воинскую повинность столь же часто была полна враждебности и страха, сколь и воодушевления. И Бреслау (Вроцлав), и Кёнигсберг (Калининград) протестовали против распространения воинской повинности на буржуазию, причём это недовольство нашло широкое отражение в печати. Буржуазия, по всей видимости, не горела желанием браться за оружие даже на самых привилегированных условиях. Так, численность егерей не превысила 12.000, a Freikorps по большей части состоял из казаков и прусских регулярных войск, при этом несколько добровольческих частей, действительно входивших в его состав, были рекрутированы главным образом из рабочих и ремесленников, вынужденных записаться в армию нищетой и безысходностью. Напротив, ландштурм разбудил-таки значительный энтузиазм, но здесь нельзя не отметить, что когда французы полностью ушли на запад и юг, от него вряд ли был какой-то прок. Между тем, двойственность в среде буржуазии среди простого народа обернулась открытой враждебностью, может быть, только кроме разорённой Восточной Пруссии. Повсеместно распространились побеги и сопротивление. Особенно тяжёлой в этом отношении была ситуация в Силезии: в этой провинции, ранее полностью освобождённой от воинской повинности, к июню 1813 г. удалось набрать менее половины причитающейся с неё квоты рекрутов. Между тем во всех частях прусской армии дезертирство превратилось в серьёзную проблему: только за март-июнь 1813 г. скрылись 29.000 служащих ландвера. Добровольцы не устремились и в Русско-Германский легион Штейна, который, в конечном счёте, превратился в обычный пехотный полк.