Наполеоновские войны: что, если?..

Я был из первых посетителей оного; до меня, однако же, приезжало более шести семейств. Все старались взять к себе в проводники Жана Лакоста, фламандского крестьянина, который сделался известным по услуге, оказанной им Бонапарту в должности вожатого, – и он повторял со всеми подробностями одинаковый рассказ свой всякому, желавшему его слушать. Я долго его расспрашивал; но, как мне кажется, не получил никаких известий, кроме тех, о коих было публиковано в газетах с чрезвычайной заботливостью; ибо Вы, я думаю, мало любопытствуете знать, что в тот достопамятный день экс-император ездил на серой лошади, был в сером же сюртуке, надетом поверх зеленого мундира и, в память цвета своей партии, как я предполагаю, в фиолетовом жилете и панталонах. Впрочем, я следовал за Лакостом от одного места до другого с живейшим движением, заставляя его показывать со всевозможной точностью все посты, кои в тот великий день занимал низверженный государь. По достижении последнего из них мной овладело какое-то невыразимое, торжественное чувство; я живо вообразил, как на этом самом месте человек, занимавший столь долгое время первую степень в Европе, видел все надежды свои исчезнувшими, все могущество ничтожным. Не прошел еще месяц с тех пор, как тот, которого имя было ужасом Европы, топтал землю, находившуюся под моими ногами. Напротив расположен был генерал, которого счастливое окончание битвы заставило провозгласить победителем властолюбивого завоевателя. Окружавшие меня места, где ныне царствует совершенное спокойствие, представляли сцену ужасного торжества. Сей самый человек, которой шел со мной, находился тогда подле Наполеона и был свидетелем его душевного волнения; видел, как он постепенно переходил от надежды к беспокойству, от беспокойства к страху, от страха к отчаянию. Все эти воспоминания рождали в душе моей чувства, коих описать невозможно. Зрелище битвы так быстро переменилось, что даже посреди долины, на коей происходила она, я как бы сомневался в ее сбыточности.

Сам Лакост показался мне человеком лукавым. Он жаловался, что любопытство путешественников заставляет его покидать обыкновенные и необходимые занятия. Я советовал ему брать с каждого семейства или общества, желающего видеть его и расспрашивать, по пяти франков.

«Таким образом, – прибавил я, – ты увидишь, что Бонапарт сдержал свое обещание обогатить тебя, хотя употребил для этого такой способ, о котором он никогда и не воображал». Почтенный Лакост поблагодарил меня за мой совет; – и я осмеливаюсь думать, что он ему будет не бесполезен.

Поле сражения ясно показывало обстоятельства битвы; нужно было только знать позицию обеих армий.

Трупы и прочие ужасные остатки битвы были сожжены или зарыты в землю; те же, кои находились еще на поле, не заключали в себе ничего важного, как-то: изорванная упряжь, старые шляпы, остатки мундиров, книг и бумаг: они покрывали землю в великом множестве, особенно в тех местах, где действие было кровопролитнее. Чаще всего попадались мне на глаза военные книжечки, кои носили при себе все французские солдаты. Я взял одну из книжек, которая красивой и опрятной наружностью доказывает строгую дисциплину французской армии: каждый солдат обязан был иметь у себя такую книжку для записывания в ней не только состояния своего вооружения, но и случаев, когда он отличился или подвергнулся наказанию; в конце книжки прилагалось расписание обязанностей простого воина, из коих одна состояла в уменье стряпать кушанье, особенно хороший суп. Книжка, находящаяся у меня, принадлежала Малле, солдату 2-го батальона, 8-й линии. Он служил с 1791 года до 18 июня 1815 года. Этим днем, вероятно, кончился свет его и все земные надежды. Письма и разные другие бумаги были также разбросаны в беспорядке и в некоторых местах целыми кипами; но большая часть их совсем изгладилась, так что нельзя было прочесть. В местах, где пали английские солдаты, находилось большое число шарлатанских медикаментов; однако между общими лекарствами эмпириков не было ни одного против опасностей кровопролитной битвы. Кроме этих остатков, поверхность долины представляла очевидные следы сражения: пшеница и рожь, покрывавшие оную, превратились в черную пыль, земля же во многих местах была изрыта бомбами и артиллерийскими лафетами. Признаки грозного и быстрого разрушения живо напоминали все ужасы отчаянного боя. Впрочем, не зная ничего о произошедшем в этой долине, можно было подумать, что за несколько дней до того здесь стояла большая ярмарка. Преходящие признаки мало-помалу исчезали, ибо плуг бороздил уже долину в разных местах. Во мне родилось желание – может быть, более чувствительное, нежели благоразумное, – чтобы поле сие оставить хотя бы на один год в пару: каждый шаг земледельца, казалось мне, топтал труп героя, павшего за свое отечество. Но волнующиеся колосья хлеба, уже готового произрасти, вскоре покроют смиренные могилы и изгладят с лица земли печальные следы ярости человеческой.