Наполеоныч. Дедушка русского шансона

…Там в Рассеи всем живется
И вольготно и тепло,
О безлюдье нет помину,
За селом стоит село!
Хлеб родится всем там вволю,
Солнце светит круглый год.
Но туда нам не добраться,
Там для нас местечка нет!

[59]..

* * *

К двадцатым числам сентября Гартевельд возвращается в Москву и сразу приступает к разбору привезенного музыкального багажа. А тот оказался достаточно объемен: Вильгельму Наполеоновичу удалось записать в своем путешествии около ста двадцати песен — половина из них войдет в итоговый сборник «Песни каторги». Не думаю, что Гартевельд намеренно попридержал вторую часть, дабы сразу не сдавать весь эксклюзив и приберечь что-то на черный день. Просто, будучи профессионалом, Наполеоныч прекрасно понимал, что собранный материал далеко не равнозначен:

«Не все то, что я привез из Сибири, представляет собой чистое золото, — есть и песок. Я постарался устроить промывку и включил в свою коллекцию только то, что мне кажется интересным».

Опять же — многие записанные Гартевельдом песни, будучи интересными в музыкальном отношении, элементарно не могли быть поняты и оценены, окажись представлены лишь в текстовом формате. В первую очередь, те из них, что проходили по разряду чистой этнографии. Помните, чуть выше мы цитировали одну из таких песен (бурятскую): «Дамай! / Годы вых, Дамай! / Тахе Дамай, ай-хе годи. / Тех Дамай! / Дамай годи, / Годи-на, Дамай!»? Хоть сто раз перечти это заклинание местных шаманов — никаких эмоций. Набор букв, не более того. Чтобы оценить эту красоту, без музыкальной составляющей — никуда. Да и не факт, что и тогда погружение состоится — здесь еще сама мизансцена важна. О чем-то подобном можно прочесть в «Истории моего современника» Владимира Короленко:

«С некоторого времени до меня стали долетать странные звуки. К однообразному скрипу полозьев по снегу и к шуму тайги присоединилось еще что-то, точно жужжание овода, прерываемое какими-то всхлипами. Видя, что я с недоумением оглядываюсь, стараясь определить источник звуков, казак усмехнулся и сказал:

— Это он поет песню. Вам еще не в привычку.

Это была действительно якутская песня — нечто горловое, тягучее, жалобное. Начиналась она звуком а-ы-ы-ы-ы… тянувшимся бесконечно и по временам модулируемым почти истерическими, рыдающими перехватами голоса. Странные звуки удивительно сливались со скрипом полозьев и ровным шумом тайги…»

А Короленко — человек во всех смыслах авторитетный. Наполеонычу в скором времени доведется с ним и познакомиться, и посотрудничать…

* * *

Гартевельд условно разделил собранный им песенный урожай на три категории: 1. Песни каторжан и бродяг. 2. Песни «заводского населения» (рудники). 3. Песни «сибирских инородцев» (самоедов, остяков, киргизов, бурятов, айносов и проч.). Не исключено, что также и в целях дополнительного подогрева интереса публики в дальнейшем будет помянуто, что творцами многих песен являются знаменитые разбойники (Стенька Разин, Ванька Каин, Устим Кармелюк, Иван Гусев).

Разумеется, трудно представить, что у перечисленных душегубов в самом деле сыскивалось достаточное количество свободного времени для поэтического творчества. Так что в данном случае речь всего лишь идет о песнях, сочиненных в народе о них (разбойниках; как, например, о Стеньке Разине) или любимых ими (разбойниками; как в случае с Ванькой Каином). Так или иначе, в итоговый гартевельдовский песенный сборник войдут всего два текста, условно относящиеся к «посконным» авторским-разбойницким. Это записанная в Нерчинске сочиненная на малороссийской мове «песня Кармелюка» и привезенная с Карийских рудников песня «Из Кремля, Кремля крепка города…», которую Вильгельм Наполеонович, со слов местных сидельцев, приписал Ваньке Каину.