Напоминание старых истин

Каждому из нас не может элементарно не представляться, что нет ничего проще: взять лучшее из прошлого и перенести в настоящее. Но как только в руках у нас оказывается перо, мы забываем это элементарное и иногда лишь в дань художественной моде, а иногда ради некоей драматизации, что еще непростительнее, начинаем то чернить все наше прошлое, то непростительно высветляем его, отказывая при этом в благородстве нашему современнику, в том числе и деревенскому человеку. Но разве он стал хуже сегодня, чем был вчера? Разве проблема в том, чтобы вернуть его к прошлому, от которого он сам и так решительно отказался? Неужели всерьез можно предположить, что нынешний механизатор, как об этом сказал Г. Марков, то есть наш сегодняшний деревенский человек, ведущая на селе фигура, — что он, привыкший к трактору и комбайну, может с тоской думать о плуге, и лошадке, и о бревенчатой избе под соломой, которая только издали и хороша, — разве она отвечает нынешнему уровню жизни? Проблема, по-моему, совсем не в том, чтобы звать сельского труженика назад, к той во многом опоэтизированной крестьянской жизни, а в другом — чтобы звать его вперед. И удивительно, что мы все как будто понимаем это, понимаем, а делаем порой другое. Почему? Почему во всей нашей многонациональной и серьезной по своим художественным качествам деревенской литературе, я считаю, не так уж много книг о современной деревне? Ответить на этот вопрос, очевидно, можно по-разному. Но, на мой взгляд, многое здесь зависит от нерасторопности нашей критической мысли, от того, что те, кто мог бы вполне разобраться в проблемах деревенской прозы, ничего, кроме комплиментов и похвал, не сказали о ней. Мы чаще разбираем не свои творческие недостатки, а те, которые имеют место в сельской действительности (и это правильно и нужно). Ну, а сами-то мы? Мы бьем сейчас, к примеру, тревогу, что у деревенского человека исчезает чувство хозяина, что он уже не хочет иметь ни приусадебного участка, ни своей птицы во дворе или поросенка, а за всем спешит в город, но не повинны ли мы сами в этом явлении, не выплеснули ли мы с водой и ребенка, разоблачая собственничество? Разобрались ли мы в этом? Нет. Как и во многом другом, тогда как давно настала пора по-серьезному обобщить, что сделано литературой в этой области, что она отразила и что осталось вне поля ее зрения. Тем более что постановление «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы» прямо нацеливает нас на это, призывая пристально вглядеться во все тенденции в развитии литературного процесса.

Мне хотелось бы затронуть еще один вопрос, который так или иначе, но не может не волновать нас. Разумеется (и это я говорю для будущих своих оппонентов, чтобы в пылу полемики они не забыли об этом), я ни в коем случае не собираюсь никому навязывать своего мнения, так как все в литературе, как и в жизни, предполагает движение, и движение не по одному раз и навсегда избранному каналу и не всем в одной лодке, но движение разнообразное и столь же индивидуальное, как индивидуально должно быть всякое творчество. Хочу только обратить внимание на то, что снова в нашей литературе, в том числе и в современной деревне, происходит непозволительная (и противопоказанная, если хотите, самой природе художественного творчества) подмена: когда вместо человека, вместо того чтобы раскрывать его духовный мир, начинают пересказывать технологический процесс, как он сложен или как он прост, и этим процессом, как китайской стеной, отгораживаются, в сущности, от человека.

Пусть меня поправят здесь, но в чем, на мой взгляд, просчет большинства книг о рабочем классе? В излишней технологизации. Грешат этим и книги о научной интеллигенции; подобная же неудача подстерегает нас, когда мы без учета этой ошибки принимаемся писать о сегодняшней деревне. В книгах о прошлом — человек, крестьянин со своими заботами и думами, и потому книги эти трогают, они привлекательны и выигрышны; в книгах о современности — чаще технологический процесс, внешний пересказ, и потому они не интересны, не воспринимаются и не выигрышны.

И опять возникает вопрос: почему так происходит? В чем корень зла? Если судить по нашей критической мысли (если процедить десятки статей на эту тему, суммировать то разбросанное, что все же имеется в них), то вопрос заключается в том, что писатели плохо знают жизнь, что, изучив наездами тот или иной технологический процесс, они не могут в столь же быстрый срок и с такой же глубиной постичь человека. Я полностью принимаю этот упрек. Но как решить эту проблему? Я не думаю, чтобы кто-то мог предложить какой-либо один кардинальный способ решить ее. Каждый писатель решает ее по-своему; если, разумеется, он признает определение, сформулированное Л. Леоновым на его недавнем юбилее, об ответственности писателя перед временем и своим народом (а не просто: что знаю, что запомнил с детства, о том и пишу).

* * *