Напряжение

Припадая на одну ногу, Григорий втащил поднос с тарелками, коробками консервов и бутылкой посередине; на согнутом локте, мешая идти, болталась на замусоленной голубой ленте старая гитара с голой красоткой на деке. Николай схватил гитару, стал настраивать. Кирилл принялся открывать консервы. Степан снял бутылку, разочарованно скривив губы:

- И всего-то?..

- Больше не положено, и то только сегодня, - сказал Григорий.

- Ладно хоть не блевонтин, - вздохнув, смирился Степан и уверенно свинтил крышку. Разлил по стаканам, повернулся к Николаю: - Бросай гитару, займемся делом.

Николай охотно пересел к столу. Круглое простоватое лицо его - нос сапожком, живые, но неопределенного цвета глаза, брови белесые и такие же ресницы - выражало бодрость и оптимизм. Он взял пальцами ломтик консервированной колбасы, выпрямился, поднял стакан:

- Ну, за удачу!

- Обожди, обожди, за удачу еще успеем, - перебил Степан, недовольный тем, что его опередили. - Сперва выпьем за фюрера, как положено.

Выпили. Степан шумно дохнул, подцепил алюминиевой вилкой сардину, пожевал. Красавчик Кирилл, хмелея на глазах, обмяк, заулыбался умиротворенно - открылись кривые, налезающие один на другой зубы.

- Хорошо тут… Вот за эти бы дни война кончилась, и все к чертям собачьим…

- Не-ет… За эти дни не кончится, - серьезно возразил Степан, - но скоро… К тому дело идет. Скоро заживем по-новому. Каждый за себя будет стараться, только за себя! Немцы нам помогут. Они умеют… А пока надо им послужить. И не бояться. Как струсишь - так пиши письмо праотцам. Вы еще салажата, а мне уже тридцать четыре. Я все повидал, в каких только переплетах не был! Вам такого и в страшном сне не снилось. И скажу: никогда у меня не было страха, не знаю, что это такое… Таким уж мать родила…

- Ну да… - усомнился Кирилл, хихикнув, - заливаешь! Так не бывает.

- Не веришь? - взревел Степан и придвинулся к нему. - Мне не веришь? Потому что сам трус, наверно.

Кирилл отскочил в сторону, но тут вступился Николай, попридержал его за локти.

- Верит, верит, - примирительно сказал он Степану, - не видишь, что он тебя заводит, сядь. - И ловко перевел разговор на баб.

Предмет был для всех интересный, но в бутылке уже ничего не осталось, а беседа требовала продолжения. Степан снова позвал вестового:

- Слушай, друг, еще бутылочку…

- Нельзя, норма, - угрюмо сказал Григорий, глядя в пол.

- Одну… Только одну… Мы все тебя просим… Человек ты или кто?

- Не могу, ребята, сказано: нельзя - значит, нельзя. Здесь строго.

Григорий захромал прочь от двери, вслед ему Степан пробурчал злобно: «У, сволочь косоглазая, ублюдок, креста на нем нет». Но не угомонился, минут через десять сам побежал к вестовому. Возвратился повеселевший:

- А ну, живо, у кого какое шмутье, давай сюда. - И полез в рюкзак, достал немецкие сапоги, перевязанные веревкой. - Я да не уговорю…

Свернули узел - у кого оставалась старая куртка, у кого рубаха… Степан отнес узел Григорию. Когда вернулся, потряс над головой ручищей: «Порядок!»

В томительном ожидании прошел час. Николай тренькал на гитаре, пел тенорком то грустные песни, блатные, то похабные, веселил байками и анекдотами. Наконец пришел Григорий, румяный и холодный, вытащил из карманов две бутылки самогона с затычками из газетных катышков, озираясь, поставил на стол.

- Ну молодец, паря! Ну молодец! Уважил… Садись с нами, пригубь за труды, - гудел Степан, щедро наливая ему первача. - Я сразу увидел, что ты человек… Не ошибся.

Григорий сел бочком на стул, польщенный его словами.

- Первые вы такие, что ли, - улыбнулся губатым ртом, - знаю, что нужно вашему брату. Я здесь уже второй месяц, отправлял и на Питер, и на…

- Во-во, и мы туда же, - перебил его Кирилл, уже не владевший своим телом после полстакана самогонки, - а что будет - не знаем…

Степан резко и зло тряхнул рукой в его сторону:

- Кончай разговор о делах. Наши дела - это наши дела. Со смертью в кошки-мышки играем - кто кого…

Не слушая его, Кирилл налил себе еще до краев, выпил разом с каким-то отчаянием и, сокрушая стулья, натыкаясь на косяки, рванулся на двор блевать; вполз обратно пепельно-серой тенью, в испарине, стонущий, с перекошенным ртом, повалился на койку и намертво отключился.

Степан пил не переставая и, казалось, не пьянел. Лишь речь стала замедленной, рваной, расширились зрачки и лицо приняло свекольный оттенок.

Во двор въехала машина, поурчала, затихла. Бибикнула коротенько дребезжащим фальцетом.

- Это меня, - повернул голову к окну Григорий. - Товар привезли. Ну, спасибо за угощение.

Он вышел на улицу. Черный сундук фургона, поставленного задом к самому дому, заслонил луну, кусок темно-синего, с редкими блестками звезд неба. Слышались голоса, хруст снега под ногами. Григорий отыскал сопровождавшего машину офицера. Им оказался пожилой капитан с головой, обмотанной женским платком.

- Warum la?t du warten? Du verstehst nicht die Zeit zu schatzen. - Голос у капитана был высокий, неприятный. - Der Wagen mu? arbeiten und die Leute mussen auch arbeiten, nicht stillstehen. Mach schneller auf! [2]