Наречённая. Книга 2 (СИ)

Да что со мной такое?! Села в постели, волосы упали на лицо, я смахнула их и застыла. В дверях стоял Маар. Как вошёл? Как ему удаётся так бесшумно подступать? Сердце бешено затрепыхалось. Меня полоснуло ледяным лезвием от вида стража. Неподвижный, холодный, пугающий и одновременно завораживающий. Взгляд его глубоких чёрных глаз тягуче скользил по моему телу, завладевая. Меня проняла дрожь, непонятная, тяжёлая, я не могла пошевелиться, на меня будто упала сеть, стягивая, лишая возможности двигаться. Маар обездвиживал, подчинял, вынуждал сжаться и ждать. Но когда он прошёл внутрь, аккуратно прикрыв за собой дверь, внутри меня всё опустилось. Я ждала чего угодно: его гнева, ненависти, ярости, но только не эту бездонную пустоту в его глазах, от которой каждая клеточка моего тела леденела, дрожала от его спокойствия, беспристрастия. Страшно было утонуть в его взгляде, потеряться. Что тогда будет со мной? Он меня уничтожит, сожжёт, обратит в прах. Нет, Маару не добраться до меня. Я не дамся! Проклятый враг, ненавижу его. Ненавижу! Его брат убил мою сестру, замучив до смерти, и он хочет со мной сделать тоже самое! В его глазах была смерть. Унизить, подчинить, замучить и выбросить прочь — вот что он хочет сейчас. И никаких слов тут не нужно. Я всё поняла по его взгляду. И не может быть по-другому, не жди, Истана! Ведь он изнасиловал, выкинул на мороз, а потом заставил тащиться за ним весь день, так, что я свалилась с лошади от истязания. Разве не это он говорил в хижине Тхары?!

Внутри меня забилось отчаяние, раздирающее мою душу на лоскуты, сердце заныло, заболело. Зачем он до сих пор держит меня возле себя живой? Что он приготовил для меня? Какое наказание? Зачем дарит мне все эти подарки? Зачем жарко целует, доводя моё тело до исступления? Усыпляет меня, чтобы теперь растоптать душу, стереть в пыль и пустить по ветру. Чтобы от меня ничего не осталось!

Я отползла на другой край кровати, когда исгар так же молча скинул с себя безрукавку, за ней рубашку и кожаные штаны, непрерывно глядя на меня. Когда он остался без одежды, я бросилась к двери, но Маар в два шага нагнал меня, швырнул на кровать. Я взлетела на мягких перинах и погрузилась вновь, задохнувшись, тут же рванулась, но Маар вновь опрокинул на перины, дёрнул сорочку, и та расползлась на мне, как ветхая тряпка, оголяя тело. Он сорвал её, скомкав и выбросив прочь. Горячие руки исгара грубо и жадно прошлись по телу, стискивая, щипая, вынуждая меня всю задрожать.

— Убери от меня руки, — шипела я, не даваясь.

Его сила была почти осязаема, бушевала, билась неуёмно, давила и душила, мне стало жарко. Дикая пугающая мысль забилась внутри, что он может испепелить меня, выжечь внутренности, высушить. Однажды я это испытала, эту дикую боль, что скручивала все внутренности, тогда, в парилке, когда он трахал одну из дочерей старосты на моих глазах.

— Пусти, я не хочу! Пусти! — забилась я, пытаясь отпихнуть.

Как я вообще могла допустить мысль, что я жду его, сидя в этой комнате.

— Не надо! — царапала шипела, уворачиваясь от поцелуев, но руки его держали крепко, а ласки и укусы были грубы и настойчивы, не щадили. — Чудовище! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Бурное вожделение Ремарта упирается слишком явно в меня. Возбуждение исгара уже не скрывается под стеной непроницаемого гранитного спокойствия. Он замучает до полусмерти. Он хотел бы снова ткнуться членом в мои губы, вводя его до самой глотки. Он хотел бы, что бы я жадно облизывала его член, смотря при этом ему в глаза, теряла дыхание. Он этого хотел я видела это в его глазах, чёрных, порочных, как бездны, они утягивали меня в свою тьму. Ремарт стиснул моё плечо пальцами одной руки, а кисть второй руки протиснулась между сжатых бёдер. Пальцы твёрдо погладили чувствительные складки, одним толчком Маар погрузил два пальца в глубину. Влажную и податливую, покорно тающую от грубых прикосновений Маара. Я отвела бёдра, пытаясь вытолкнуть его пальцы из себя.

— Ты так ненавидишь меня, Истана, как и хочешь, истекаешь для меня сладким соком. Умница, ты должна ждать только меня. Думать только обо мне. Возбуждаться от моих прикосновений, — хрипел он, дыша всё тяжелее. — Холодная упрямица.

Его пальцы начали непрерывно проникать в меня, таранить нежные складки грубо, жёстко, безжалостно. Губами он захватил сосок, покусывал и всасывал, вылизывал языком набухающий бутон, налившийся краской. Пальцы проникали всё глубже, всё иступлённее, разжигали в глубине моего живота пламя, пока внезапно оно не всплеснулось взрывом по телу. Это было так неожиданно и быстро, что я вскрикнула и тут же стиснула зубы, чтобы не издать ни звука, сотрясаясь судорогой от тяжёлой волны блаженства, отдала себя на волю его рукам. Задохнулась от гремучей ядовитой смеси яда и бескрайнего поглощающего блаженства так, что хотелось умереть. Презирала себя за это, за эти чувства: желание, жажду, что рождали его ласки, его пальцы, губы.

— Мне хочется сейчас свернуть твою тонкую длинную шейку, ассару. Скажи, почему я не могу этого сделать? Какой силой ты пользуешься, маленькая лгунья?