Нарги. Социальная утопия

В последнее время все чаще в СМИ звучала тема ювенально-исправительной системы, которая приходила на смену пенитенциарной. Это не могло не трогать нарги до глубины души. Да, естественно, временное приостановление прав родителей быстро исправляло преступные деяния последних и предупреждало рецидивы лучше, чем тюрьма. Оно нивелировало расходы государства и на содержание под стражей. Одна мысль, посыл, что ребенка могут отнять, делала граждан заведомо законопослушными, не нарушающими спокойствие созидательной жизни митингами, шествиями, пикетами, воровством, разбоем и прочими проявлениями безработицы. Уголовный кодекс сразу свелся всего к трем статьям по признаку мотивации: тунеядство, хулиганство и неосторожное (немотивированное) убийство. Осуждение стало простым и эффективным, а наказание настолько очевидным и прозрачным, что организации, следящие за соблюдением прав осужденных, просто растворились за своей ненадобностью в других течениях общественно-гуманитарной деятельности с вполне реальными материальными дивидендами. К ограничению свободы человек быстро адаптируется, а вот забор детей из семьи в пансион государственных воспитанниц и воспитанников не оставляет никаких шансов на покой. Даже после недели нравственно-исправительной работы супругов над собою дети возвращались в семью запуганными, молчаливыми, с долго не просыхающими глазами от слез ненависти к собственным родителям. Требовался долгий период, чтобы восстановить разрушенные отношения в семье. На дальнейшие преступления взрослым просто реально не оставалось свободного времени. Жизненные приоритеты восстанавливали свое законное место в сознании людей. Нарги, для которых забота о детях всегда являла главную составляющую жизни, всем сердцем желали скорейшего морального обновления преступным семьям. На работу с этим контингентом их вдохновляла активность православных дружин, челобитные которых в суд могли на недели сократить возвращение детей в дом. Дружина из двенадцати молодых мужчин, непременно с бородами и увесистыми крестами до пуза, приходила к преступникам на квартиру и проводила особую беседу с родителями, по результатам которой простым голосованием решали исход встречи или необходимость повторного визита. Число дружин росло, в их ряды вступали и ранее осужденные. Все хотели добра детям. Хотели его и нарги, и ждали прохождения в Думу своей партии для творения добрых дел.

Трогало сердца приезжих и явление новым для них обществом матерей-одиночек, чьи мужья могли жить в соседнем подъезде и делать вид, что просто не знакомы с ними. Борьба церкви за христианские ценности не приносила ожидаемых результатов. Гордыня женщин процветала. Число неполных семей перевалило за сорок процентов, главным образом за счет разводов. От мужей просто уходили, как от не оправдавших надежды и утративших вместе с доверием любовь. Мужчины трансформировались в слабый пол за счет рождения обществом обширного пула самодостаточных, образованных девушек, чьи материнские инстинкты на время приводили к брачным играм, обманывая и теша мужское самолюбие, а после мужей сбрасывали со скалы гордости вниз на камни быта, убивая в них окончательно что-то похожее на достоинство и самоуважение. Это в итоге привело к женофобии – боязни строить длительные отношения с женщиной, к нежеланию быть покинутым и ущемленным в своих правах и, более того, треть жизни ощущать себя ее финансовым придатком в виде регулярных выплат пособий на ребенка. Только контрацепция давала мужчине гарантированную свободу отношений, а также посещение домов ассимиляции народов, где за деньги можно было вдоволь насладиться использованием женщины по ее прямому назначению. Второй вариант устраивал больше живущих в холостяках. Он не требовал трат на ухаживание как во временном эквиваленте, так и в финансовом.

С наступлением темноты в отстроенных сразу за МКАД новеньких кварталах, которые, казалось, дружно взялись за руки, образовав плотное кольцо заботы вокруг Москвы, вспыхивали огоньки жизни. Нарги обретали новую родину. Родину старшего брата.