— Я должна смотреть на мир и на эту ситуацию ясным разумом. Слушать сердце смешно. Из-за этого в мире кавардак, неразбериха и попрание устоев. Кто-то должен стоять на страже общепринятого.
— Согласен, кто-то должен. Это те, которые обделены счастьем познать любовь, трепет и вынуждены быть ханжами, выдавая свою неудавшуюся личную жизнь за приверженность законам общества. Вы не такая. Вы таете в моих объятиях, растворяетесь в ласке. Разве потеря этого стоит громких слов о чести?
Лицо Энн гневно вспыхнуло.
— Вы просто- напросто дерзите. Ни один порядочный человек не будет говорить даме такие слова. Вы должны быть тактичны. Женщина не должна краснеть по вашей вине.
— Зачем краснеть от правды? Или это у вас от удовольствия? — Голос Джона приобрел иронические нотки.
Энн смерила его с ног до головы уничтожающим взглядом.
— Вижу, вас бесполезно призывать к порядочности. Вот в этом и есть различие между слоями общества. Такому не научить, нужно родиться, чтобы соответствовать требованиям, придуманным не нами.
— Зачем вы говорите это сейчас? — укоризненно, но мягко произнёс Джон. — Бывают моменты, когда не нужно кричать о своих убеждениях. Мы здесь вдвоем, я видел вас настоящую и не хочу принимать другой. Давайте будем друг для друга наслаждением. Чего ещё ждать от жизни в нашем возрасте? Мы оба столько лет провели в одиночестве, зачем же сейчас упускать возможность наверстать то, чего мы за молодостью лет не могли оценить?
— Вы что о себе возомнили? Да я видеть вас не хочу после всего! Представляю, как вы призираете меня за слабость.
Помолчав, Джон усмехнулся.
— Вам нужно моё призрение? Мои ранящие слова? Это возбуждает вас больше, чем ласка? Вас так завело мое грубое похищение, что вы готовы отдаться простолюдину, ощутить на себе руки, мнущие тело с белой кровью, проникающие туда, о чем таким, как вы, не позволено думать? В следующий раз, а я не сомневаюсь, что он будет, я сделаю с вами такое, отчего не отмоетесь всю жизнь. А знаете, почему не отмоетесь? Потому что будете окунаться в это вновь и вновь по собственному желанию, презирать себя, ненавидеть и молиться в ожидании повторения.
— Вы забылись настолько, что у меня нет слов. — Голос Энн срывался
— А вам и не хочется перебивать меня, мои слова звучат возбуждающе. Правда?
Джон подошел совсем близко.
— А так? — Он прочертил пальцем линию ото лба до подбородка Энн, чуть задержавшись на губах.
Энн отшатнулась.
— Вы сумасшедший!
— Нужно таким и быть, чтобы мечтать о стерве по имени Энн. Нужно совсем потерять голову, чтобы жаждать сдавить ее в объятиях и забраться под платье.
— Не смейте мне больше попадаться на глаза. Немедленно везите меня домой, — выкрикнула Энн и пошла к экипажу.
— Энн, подождите секунду, — Джон догнал ее и преградил путь. — Я не хочу, чтобы вы обижались. Я действительно схожу с ума, понимая, что ваш голос дрожит не только от гнева. Останемся здесь ещё, пожалуйста.
— Пустите, — Энн оттолкнула его и забралась в экипаж.
— Хорошо, — Джон взялся за поводья. — Я вам больше ничего не скажу, испробовал, что мог.
— Мне всё равно. С этой минуты мы друг друга не знаем.
— А ведь вы надеетесь, что я никуда не денусь и вновь прибуду к вам, не внемля словам леди. Ошибаетесь. Даже такой недостойный человек, как я, способен познать истины, имея хорошую учительницу. Я буду думать о вас, ждать, желать, но больше первым не сделаю ни шага. Вы знаете, что так и будет, у вас я только на словах неприкасаемый, а вы всё обо мне давно поняли, иначе бы не доверились. Захотите общения — делайте шаг сами. Я буду ждать этого всегда.
Энн, заготовившая оборонные слова, не издала ни звука. Её взгляд был устремлен на опушку леса, где в плотных сумерках зоркие глаза сумели разглядеть двоих: Артура и Алисию. Алисия сидела впереди, запрокинув голову на грудь Артура, и не переставала гладить его лицо. Он ловил губами ее руку.
«Вот и вся любовь, о которой грезят молодые, — усмехнулась она про себя. — Всё — слова и мечты, а жизнь — в темнеющем лесу, поддающаяся сиюминутной страсти».
Она с сожалением смотрела на спину Джона и понимала, что никогда не пожалеет о случившемся и никогда больше этого не повторит. И будет говорить своим детям, что любовь — выдумка, жизнь сложена по-другому. Завтра для неё начнется прежняя жизнь, когда не нужно будет всматриваться в своё лицо, а думать только о нарядах и приличном обрамлении своей личины. А сегодняшний день совсем иной, выбивающийся из привычной колеи, какое счастье, что он был.
— Джон, — тихонько произнесла Энн.
Он резко обернулся, натянул поводья, в его глазах вспыхнула надежда.
— Я не могу жить по-другому и уже не хочу. Всё, что у меня есть, это дети, которых я должна вести по жизни. Я не изменюсь под действием обстоятельств, твердо буду идти к своей цели. Я знаю, вы поймете меня, вы чуткий замечательный человек. Мы больше не будем встречаться и общаться, кроме каких-то вынужденных столкновений на глазах родственников. Прошу, не беспокойте меня, не вырывайте из привычного. Всё случившееся приму, как дурной сон. Вы понимаете меня?