Нарисованная любовь (СИ)

— Роберт! — Дженни с радостью бросилась навстречу въезжающему другу. Она протянула руки в ожидании, когда Роберт спешится.

Он чуть ли не на ходу спрыгнул с лошади и горячо сжал руки Дженни.

— Роберт, — повторяла она с улыбкой, — самый верный и надежный! Меня все-все бросили. Элиза не приезжает, Артур погряз в хозяйских делах. Навещает Георг, но лучше б не приезжал, не могу видеть его потерянные глаза, когда он не обнаруживает здесь Элизу.

— Ах, сколько напастей на одну маленькую девочку! — смеялся Роберт. — Значит, я напрасно сдерживал себя, не навещая ваше имение, боясь показаться надоедливым. А что, Артура вчера не было?

— Ни вчера, ни позавчера. Присылал с посыльным известие, что занят, а потом и этого не стал делать.

— Он же понимает, что ты умница и можешь обидеться, если постоянно будет напоминать о занятости. Я вчера был у него, но не дождался, думал: он здесь.

— Наверное, пропадает на дальних пастбищах. Пойдем в дом, всё мне расскажешь. Как Элиза? Куда пропала? Пусть приезжает.

— Приезжай ты к нам. Погости, как прежде. Чудесное было время, в моей жизни — самое лучшее.

— Потому что вернулся домой?

— Пусть будет так, — помолчав, согласился Роберт. — А Элиза под домашним арестом, мама слышать не может про Георга, не хочет, чтобы они виделись.

— Ужасно. Как же им быть?

— Ума не приложу. Что суждено, то и сбудется. Ну, что, поедешь к нам? Элиза хоть выговорится с тобой.

— Я побегу отпроситься.

— А я — поздороваться с дядей Фредом и дядей Джоном. А Эдвин где?

— Отец уехал домой и не обещал скоро быть. Эдвин был у себя, по пути крикну, чтобы зашёл к вам.

В кабинете Эдвина была тишина. Дженни тихонько открыла двери.

Эдвин сидел у стола и писал, полностью погрузившись в работу. Дженни залюбовалась картиной: профиль Эдвина четко вырисовывался на фоне заходившего солнца, пробивающегося светлым пятном на опущенных шторах, его спокойное лицо, одухотворенное и красивое. Жаль нарушать очарование. Дженни ступила в кабинет, бесшумно прикрыла двери и немного помолчала, потом позвала негромко, с трудом нарушая тишину.

— Эдвин.

Он повернул голову и замер, глядя на неё. Время бежало, они не шевелились. Взгляд Эдвина притягивал, бессмысленно было противостоять желанию подойти и прижать к себе его голову, впиться рукой в волосы, сжать пальцы до боли, со всей силы.

Первым поднялся Эдвин. Подошел и спросил тоже тихо, ласково:

— Что?

Она не хотела отвечать, она хотела вот так стоять и просто смотреть на него.

— Эдвин… — Это уже звучало ни как зов, просто имя, которое хотелось шептать.

Её глаза…голос…туман…

Эдвин отступил на шаг:

— Уходи.

Пауза.

— Я не могу и не хочу без тебя.

Дженни говорила шёпотом, опустив глаза, для себя.

Зачем, зачем она говорит это?

Губы почти не двигались, и было не понятно, как они слышат и понимают друг друга.

— Дженни, если б ты знала… — Эдвин с трудом взял себя в руки. — Эти слова всё, что я могу тебе дать.

Они молча смотрели друг на друга. Потом Эдвин закрыл глаза, вздохнул, а, открыв, спросил громко:

— Ты меня звала?

Дженни повторила то же самое, ответила:

— Приехал Роберт, ждёт тебя в кабинете отца. Зовёт меня к себе в гости повидаться с девчонками. Займи его, мне нужно время, чтобы собраться.

Из кабинета Дженни ушла к себе. В груди было тесно, ей хотелось освободиться от ноющего там. Эдвину хорошо, он переводит свое настроение в трепетные строки. Они получаются красивые, лиричные, а грусть чувствуется в каждом слове.

Нет, он больше не читал ей своих произведений, просто попалась тетрадка на столе, она не удержалась и почла всё, что в ней было. И лучше любого многословного объяснения поняла Эдвина, узнала, что его отношение к ней — не пустой звук. Не удержалась, приписала в конце: «Ты вновь смог очень точно передать мои ощущения».

В комнате Дженни схватила краски, но потом отбросила мысль вновь нарисовать любовь. Уже есть подобная картина, она писала её, еще не зная, что шифрует свою судьбу в любви: одинокая птица на фоне красивого заходившего солнца. Солнца птице никогда не достичь, присесть некуда — внизу безбрежное море. Остается поддерживать себя в полете, мечтая все же добраться до нужного ей места.

Дженни взяла обычный листок, слова полились рекой, освобождая от боли душу, заживляя раны.