Нарисуй мне дождь

Стояла загустелая тишина, и в этом немом молчании таилось что-то зловещее. Город спал, его жители оцепенели до утра, набираясь сил перед новым рабочим днем, который еще на один день приблизит их к светлому будущему. Но для будущего жить глупо, разве что обманывая себя. Человек должен жить настоящим и все возможные блага должны быть в настоящем, а не в будущем неопределенном времени. А призывы работать за кусок хлеба ради светлого будущего ‒ это подлейший обман доверчивых людей.

Все вокруг погрузилось в обволакивающий утробный покой. В этом расслабляющем безмолвии легко заснуть и не проснуться или проснувшись, навсегда остаться во сне, проведя в нем всю жизнь. Бредя этой немой пустыней я еще никогда не испытывал такой острой потребности видеть людей, которых я так сторонился. Что мне так не нравится в них? Скука. Меня всегда удручает скука, никогда не покидающая их лиц, клейменых тавром безразличной усталости. Эта извечная скука у них в крови и передается из поколения в поколение половым путем, как наследственная болезнь.

Вдруг из кустов жалобно мяукая, мне под ноги выскочила кошка, ее передние лапы были в белых чулках. От неожиданности я остановился, и она совершенно беззастенчиво потерлась о мою ногу.

‒ Уже поздно, иди домой, ‒ сказал я, позабыв, что у кошек нет понятия о времени.

В ответ она громко замурлыкала. Я погладил ее и пошел дальше, но Белолапка тревожно мяукая, побежала за мной. Видно она потерялась и не могла найти дорогу к своему кошкиному дому, он был где-то неподалеку, но кто знает, где? Нельзя было уводить ее за собой, она бы окончательно заблудилась. Я хотел уговорить ее оставаться на месте, даже почесал за ухом. Все напрасно, с таким же успехом, я мог бы почесать за ухом у себя.

Кошка, жалобно мяукая, не отставая, бежала за мной следом. Мои попытки ее прогнать она приняла за игру и охотно в нее включилась, и мы стали гоняться друг за другом, играя в догонялки. Странно, но кошкам, как и людям, так присущ инстинкт игры. И я не мыслю себя без игры, игра, цветами радуги раскрашивает нашу серую жизнь. Мне стоило труда прогнать ее обратно в кусты, она не хотела со мной расставаться, да и я с ней, тоже.

Кошки сразу отличают меня от остальных людей. Они знают, что я их люблю, и между нами незамедлительно устанавливаются доверительные отношения. Меня связывают с ними родственные узы. Это началось еще в детстве, к тому времени я был лично знаком со многими животными, но кошки были самыми отзывчивыми из всех, и я это ценил. Я не мог пройти мимо любой кошки, чтобы ее ни погладить, взять на руки или хотя бы заговорить: «Ну, здравствуй, кот! Ты чего здесь сидишь? Что ты тут из себя воображаешь?.. Как тебя зовут? Давай лапу, будем знакомиться».

Кончилось тем, что во втором классе при медосмотре у меня на затылке обнаружили участок облысения, величиной с копеечную монету. Я сразу же был отстранен от занятий и посажен в изолятор, в школу вызвали родителей. Отец отвел меня в консультативный кабинет кожно-венерологического диспансера, где мне долго скоблили скальпелем это облысение на анализ. На завтра был получен результат: «стригущий лишай».

Больше всех расстроилась мать, она переживала, что я на всю жизнь могу остаться «голомозым». В тот же день я был заключен в специальное отделение кожно-венерологического диспансера, где дожидались новенького около шестидесяти «лишайных» детей. В то время действовал приказ Министерства здравоохранения об исчерпывающей госпитализации всех больных стригущим лишаем.

В приемном покое дежурная медсестра, заполняя историю моей болезни, выяснила, где работает отец и то, что он врач. Это слышала и санитарка, и они на пару с медсестрой разыграли перед нами целый спектакль с целью продемонстрировать свою собственную значимость. Медсестра, в приступе «административного восторга», расспрашивая отца о кошках и собаках, с которыми я был в контакте, всячески подчеркивала его некомпетентность в отношении сведений об их породах, кличках и адресах проживания. А злобная престарелая санитарка вовсю показывала свою власть надо мной, она то и дело шпыняла меня, заставила стать под ледяной душ, для вытирания дала использованное, мокрое полотенце, и под конец, выдала тюремную пижаму с рукавами по локоть и штанами, волочившимися по полу.

Еще ребенком я заметил, что мелкие людишки стараются унизить каждого, над кем приобретают хотя бы сиюминутную власть. По их представлениям, это делает их более значительными, и они вырастают в собственных глазах. На прощанье медсестра, глядя на отца со всем преимуществом своей власти над ним, приказала ему, чтобы он завтра же принес столярный клей и канифоль.

– Зачем? – удивился отец.

– Так «нада»!.. – разъяснила ему медицинская сестра.