Нарисуй мне в небе солнце

Я проснулась рано, сразу вскакивать не надо было. Нет, не может быть. Ведь уже пришла весна, окончательная и бесповоротная. Уже стаял весь снег, всё! Уже ведь полезли крокусы и тюльпаны, я видела в парке у реки зеленую траву и крохотные солнечные первоцветы, птицы уж месяц как поют свои весенние заклички. Почему, откуда опять снег? Приподнявшись на подушке, я смотрела, как крупные хлопья мокрого снега накрывают двух воробьев, сидящих на бортике моего балкона.

Они нахохлились так, что стали похожи на серые взъерошенные шарики. Один ждал, пока наберется побольше снега, и время от времени несильно вздрагивал, и весь снег тут же осыпáлся. И тогда я видела маленькое хрупкое существо, двумя немигающими антрацитовыми бусинками глаз смотрящее на меня через окно. А второй нетерпеливо переступал лапками, суетился, на него почему-то налипало гораздо больше снега. Он крутил головой, пытаясь стряхнуть белый комочек снега, торчащий на ней воинственным хохолком, а тот медленно съезжал, залепляя ему один глаз.

Март, такой холодный и солнечный. Все еще будет, обязательно. Надо верить.

На бортике остался только один, нетерпеливый воробышек. Он так же перетаптывался крохотными сморщенными лапками и недоуменно озирался.

Я подошла к окну, открыла на секунду балкон, впустила в комнату ледяной воздух, зажмурилась. Розовое солнце слепило так, как будто за один день хотело растопить весь выпавший за ночь снег, как будто у нас с ним остался самый последний день. Неподвижные заиндевевшие ветки единственной березы под моим балконом чуть покачивались под тяжестью тающего снега.

Звонил телефон. Звонил тот, кто хотел и не смог стать частью моей жизни. Звонил и тот, чья жизнь раньше мне была дороже собственной. Звонил даже тот, чьи солнечные лучи когда-то освещали самые мрачные осенние дни. Ну откуда у меня в двадцать пять лет были мрачные дни? Были. А он их освещал.

Я не могла говорить ни с одним из них. Все было уже сказано, и вернуться туда было невозможно. Кто-то из них точно хлопотал напрасно, звонил во вчерашний день, которого уже не было.

Впереди у меня было так много хорошего, но я об этом еще не знала. Я не знала обо всех невероятных, сумасшедших подарках, которые приготовила мне жизнь. Это – мне? За что? За то, что я даже на это не рассчитывала? Не мечтала о таком?

Я смотрела в окно. Шел снег – летел вверх, его не притягивала земля. Земля хотела тепла и солнца, а не белого пушистого одеяльца. Всё готово было взорваться новой жизнью, ожить, задышать, какое тут одеяльце! Шел март, самый его конец, когда отчаянно цепляется зима, но уже дрожат тугие почки, уже по утрам остро пахнет пробудившейся, живой землей.

Неожиданно стало тихо. Замолчал телефон. Затихли дети за стеной, которые все утро выясняли, кому быть сегодня главным. Соседка наверху выключила музыку.

Я смотрела на оставшегося в одиночестве воробья, осторожно прыгающего теперь по бортику балкона, как будто танцующего под неслышимую мелодию, и думала, что я скажу каждому, когда они снова позвонят.

– Спасибо, что была такая любовь, – скажу я одному. – Что я горела и жила этой любовью. Ведь я так хотела любить, ходить по краю, узнать отчаяние, трепет, страсть. Узнала. Больше так не хочу.

– Было очень светло рядом с вами, – скажу я другому. – Давайте я иногда буду греться в лучах, не подходя близко, совсем близко? Но вы, пожалуйста, светите, и мне, и другим. Мне – чуть больше.

– Прости меня, – скажу я третьему. – Впереди еще очень много дней, разных, и дождливых, и морозных, и солнечных. И, может быть, в один из них, точно не знаю в какой, я и отвечу тебе «да».

В дверь позвонили. Воробышек на бортике балкона замер. И сердце мое замерло. Я не хочу сегодня ничего решать. Я не могу пока ничего решать… Или я на самом деле все уже решила? Просто сама себя обманываю?

Дети в соседней квартире бросили в стенку чем-то тяжелым. Что-то звонко упало, рассыпалось. Копилка, наверное. Пока в комнату не зашла мама, нужно быстро посчитать и поделить. Или не считая – кто смелее и быстрее, кто больше себе подгребет. Наверху соседка села за пианино, взяла аккорд. Я быстро загадала: по-французски запоет, все будет хорошо. По-русски – еще лучше.

Соседка сыграла бурное вступление и завела красивую песню, которую давным-давно не пела – про девушку, которая полюбила скрипаля. Не скрипача, скрипаля. Язык похож, но не русский. То есть все будет еще лучше, но чуть по-другому? «Загад не бывает богат», – говорила моя бабушка, которая прожила в этой квартире сорок лет. А на земле – восемьдесят шесть. Любила, сгорала, прощала, жалела, мне давала добрые советы, которым я когда-то научусь следовать.

Ладно. Я подошла к двери и открыла ее, даже не глядя в «глазок». А что глядеть? Я и так все знаю – и про себя, и про них. Что загадывать, когда все равно все будет иначе, чем мы думаем.

За дверью никого не было. Наверно, ошиблись. Я ведь тоже ошиблась, и не раз. Или нет? Или эти ошибки – и есть моя жизнь? И чтобы сказать «да» кому-то, нужно сначала мучительно, долго, безысходно ждать и не дождаться другого?