Наркодрянь

— Нет. Секреты таких лаков утрачены приблизительно на этом временном отрезке. Либо… если это сделано в более поздний период, то неизвестный мастер знает то, что неведомо мне, а значит, никому, — профессор церемонно поклонился. — Далее. Под слоем лака трудно разглядеть слои более поздней работы на днище статуэтки. Но я разглядел! Что это за работа? Одному Аллаху известно — как говорят мусульмане. Самое любопытное! В чреве богини что-то есть…

Картрайт напрягся и подался вперед.

— Да! Какое-то устройство и еще порошок.

Похоже на «сухой» электролит.

— А что это за устройство? — звенящим шепотом осведомился Картрайт.

— Это я могу сказать точно, если… если распилю статуэтку, — и Стейнер невозмутимо скрестил на груди руки.

— Ни в коем случае! — ужаснулся Картрайт. — Ни за что!

— Пожалуй, вы правы, — Стейнер задумчиво потер переносицу, — статуэтка потеряет ценность и… товарный вид, хотя я бы сделал все очень аккуратно. Как ученого…

— Нет! — еще раз решительно воспротивился Картрайт и запричитал: — Я не ученый, мне это незачем. Тайны древних, знаете ли, священны для меня, но иероглифы, иероглифы?

— Клинопись, вы имеете в виду?

— Да! Да! Вы можете попытаться ее прочесть?

— Хм… можно попытаться. — Стейнер скептически прищурился. — Но для этого я должен хотя бы сфотографировать статуэтку в нескольких пропорциях.

— Только по частям. Не надо общих снимков.

— Как вам угодно, — сухо подчеркнул Стейнер.

Картрайт понял эту сухость по-своему и торопливо полез в карман за чековой книжкой.

Стейнер брезгливо принял чек и небрежно сунул его в ящик стола, даже не взглянув на выписанную сумму.

— Я очень на вас надеюсь, — поторопился замять неловкость Картрайт. Если потребуются дополнительные расходы, я…

— Да при чем здесь расходы? — сердито оборвал его профессор. — Мне самому интересно. Но результат очень сомнителен. Над клинописью бились и не такие головы. Да что там головы! Самый современный компьютер бессилен. Древние ведь оперировали не буквами и не словами, а абстрактными категориями. Да еще какими! Эх! — Стейнер безнадежно махнул рукой. Забирайте-ка свое сокровище да катитесь спать. Впрочем, думаю, сегодня вам заснуть будет трудно.

Профессор Стейнер в неведении попал в точку — Картрайт забылся только к утру, после очередной дозы барбитуратов.

Он боролся с богиней еще неделю. Но статуэтка доконала Картрайта. И он снова предстал пред светлые очи гуру. Но куда девался его цветущий вид?! Похудевший и осунувшийся, с нездоровой синевой под глазами, с дрожащими руками, Картрайт был жалок. А глаза лихорадочно блестели, словно у умалишенного.

Он пал перед учителем ниц и уткнулся лбом в грязные кеды. Но закаленное сердце гуру не ведало жалости, и Картрайту пришлось возлежать довольно долго. Он лежал и благоговейно впитывал дух видавшей виды обувки гуру.

— Встань, — наконец сурово повелел учитель.

Картрайт не шелохнулся.

— Встань, — повторил гуру, но голос его смягчился.

Картрайт поднял мокрое от слез лицо и смиренно сложил на груди руки:

— Гуру! Я слаб! Это выше моих сил. Освободи! — заскулил он.

Гуру молчал, задумчиво дрейфуя взором в пространстве. Тонкие лучики света пробивались сквозь грубую вязь шторы-циновки, и причудливые узоры увивали стены. В углу едко коптил и потрескивал светильник. Неясные тени плясали по лицу гуру.

Картрайт поскулил еще немного и притих. Гуру не торопился нарушать божественную тишину.

— Хорошо, — наконец произнес он, но лицо гуру осталось беспристрастным. — Я предупреждал тебя, что ты пойдешь сам. Я спрашивал: готов ли ты?

Картрайт тихонько всхлипнул в ответ.

— Зачем ты пришел ко мне? Ты, жалкий червь, не вынесший и сотой доли испытания?

— Я больше не хочу, — неожиданно буднично отрезал Картрайт и шмыгнул носом.

Гуру, пораженный не столько ответом, сколько тоном ученика, ощерил черные зубы и издевательски прошелестел:

— Он не хочет…

Судя по всему, гуру смеялся.

— Да ведаешь ли ты, с какими силами затеял игру?

— Не ведаю. Но это не я затеял, — прошептал Картрайт.

— А чем это кончится, ты ведаешь? — не обращая внимания на дерзость ученика, возвысил голос гуру.

— Я больше не хочу, и все, — тихо, но твердо повторил Картрайт и поднял на учителя глаза, полные искренней скорби. — Кто дал тебе право, гуру, назначать ученикам испытания, через которые ты не прошел сам? А теперь я пришел к тебе за помощью, а ты отказываешь. Разве так завещал Единственный?

Этот бунт в храме, казалось, озадачил учителя.

Теперь гуру неприкрыто изучал лицо непокорного ученика. Но в божественном его взгляде Картрайт подметил простые человеческие чувства: недоумение и… жалость.

— Хорошо, — подвел итог учитель, и лицо его привычно закаменело. — Я помогу тебе, но…

Я больше не смогу быть твоим гуру.

— О, не покидай меня, учитель! — возопил в отчаянии Картрайт.

— Нет. У тебя будет другой гуру. Только он может. Но… — Гуру отвернулся от Картрайта, словно бы не в силах глядеть ему в глаза.

— Договаривай, учитель…

— Он «черный», — едва слышно произнес гуру, не поворачивая головы.