Наркомент

Обвив металлический столбик руками и ногами, я в два счета забрался на бетонный козырек, где снегу было почти по колено. Мои шаги были такими широкими, что позади осталось только два следа, когда я стоял уже на трубе, удерживаясь пальцами за выпуклые кирпичи и прижимаясь к ним спиной.

Я продвигался осторожно не потому, что боялся сорваться вниз – прыгнуть в сугроб с такой высоты было нестрашно. Но я не мог терять время на лишние акробатические трюки, я вообще подозревал, что времени у меня осталось совсем чуть-чуть, в обрез. Ведь если со Светочкой что-нибудь случилось…

«Заткнись!» – приказал я себе.

Перемахнув через перила, я прильнул к стеклу балконной двери, готовясь к любой неожиданности. Хотя комната была совершенно пуста, что-то в ней еще больше усилило мою тревогу. Что именно? Диванная подушка, валяющаяся на полу? Одинокий женский тапочек, перевернутый подошвой вверх? Газета на телевизоре, завесившая экран? Все вместе выдавало какую-то недавнюю суматоху или даже панику, с которой люди покидали помещение.

Я дважды ткнул пистолетом в двойное оконное стекло. Действовать пришлось не рукояткой, а стволом, чтобы открыть огонь в случае необходимости, и потому костяшки моих пальцев оказались рассечены до крови.

Хорошо еще, что додумался пустить в ход левую руку. Все остальное было плохо.

Восемь, девять, десять. Никто не явился на шум, никто не спешил встречать меня ни хлебом-солью, ни криками «караул!». Именно этого я поневоле и ожидал, именно этого и боялся.

Продолжая кровавить пальцы, я сунул освободившуюся руку в пролом и поочередно открыл обе задвижки, на которые была закрыта балконная дверь. Когда я ворвался в комнату вместе с потоком свежего зимнего воздуха, мои ноги волочили за собой желтые поролоновые полоски, выпавшие из щелей. Почему-то они напоминали мне серпантин, и от этого я чувствовал себя участником совершенно идиотского карнавала, устроенного таким образом, чтобы посильнее напугать меня и сбить с толку.

– Кто дома? – негромко крикнул я. После такого шумного возникновения все равно не было смысла заботиться о конспирации.

Мне ответила полная тишина. Слизывая языком кровь с ладони, я некоторое время стоял посреди освещенной комнаты, еще не понимая, что именно меня насторожило.

Озарение пришло одновременно с резким запахом. Чужие дома всегда встречают посторонних своей неповторимой устоявшейся атмосферой, которая редко кажется приятной. Но в воропайловской квартире ощущался не просто запах – настоящая вонь, смутно напомнившая мне что-то.

Выставив впереди себя пистолет, я двинулся туда, откуда струилась эта густая вонючая пелена. Нюх вел меня в запертую кухню, и по мере приближения к двери я уже с трудом сдерживал слезы в своих глазах, непроизвольно щурящихся от рези.

«Газ! – догадался я наконец. – Но при чем здесь газ?»

Первое, что я увидел в кухне – это лежащие на полу ноги, целый штабель самых разнообразных ног, как мне показалось от неожиданности. Лишь потом я сообразил, что конечностей передо мной ровно три пары – мужская, женская и детская.

– Светик!!!

Слава тебе, господи, она была жива, я понял это сразу, как только увидел блестящие глазенки, устремленные на меня. Дочурку обмотали скотчем так туго, что она напоминала маленькую спеленутую мумию. Сначала я пытался рвать путы зубами, но вскоре сообразил воспользоваться кухонным ножом, лезвие которого вспарывало клейкую ленту с шелестом и треском.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал я, стоя на коленях. – Потерпи немножко, маленькая моя.

Кажется, по моим щекам покатились-таки слезы, а окровавленная рука пачкала Светочкин спортивный костюм, но я не замечал ничего, кроме ее глаз, таких больших и круглых, что они занимали почти половину ее бледного личика.

– Потерпи, моя хорошая.

Как только я с превеликой осторожностью избавил Светочку от наклейки на губах, боясь повредить их нежную кожицу, она тихо сказала:

– Свечка.

– Что, маленькая?

– Свечка. Погаси ее. – Дочуркины глаза указали мне направление, в котором следовало искать.

Безобидная на вид стеариновая свеча стояла на столе, и ее пламенный язычок трепетно лизал гремучую смесь пропана с бутаном, сочившуюся из всех конфорок и духовки кухонной плиты. Я поспешно дунул на пламя и, честное слово, мне показалось, что это было сделано в самый последний момент перед взрывом, который должен был стать салютом в честь покойного Геворкяна.

Потом мне стало не до размышлений. Я перенес Светочку на диван в гостиную, где запах газа уже выветрился, и тут у нее началась жесточайшая рвота, но я не мог оставаться с ней рядом, я уже мчался в кухню, где нужно было срочно распахнуть форточку и освободить угоревших стариков. Лишь когда они начали наперебой кашлять и со свистом вбирать в легкие кислород, я вернулся к дочери и присел рядом на одно колено, пряча от нее пистолет.

– Кто это сделал? – спросил я.

Ее губы пошевелились, но в этот момент Пашина мать заголосила навзрыд про сынушку-сыночка, который неизвестно на кого ее покинул, и я не расслышал все еще слабый Светочкин голосок.

– Кто? Повтори!