Народ Великого духа

Гулкий возглас изумления и ужаса прошел по толпе, и через мгновение все увидели, как Эмрис, откинув голову и развернувшись на пол-оборота, ничком рухнул в воду, подняв целый сноп брызг. И тут раздался пронзительный визг Шайлих – она поняла, как сильно ревновал ее брат. И сразу вслед за тем, исполненное горестного изумления, громко прошелестело «Ох!» – это выдохнула леди Гвендаллион; лицо ее вмиг стало смертельно бледным, она покачнулась и могла бы упасть, если бы ее не поддержали будущие «сестры». Широко раскрытыми глазами она смотрела туда, где лежало тело ее сына; грудь ее тяжело взымалась, но из приоткрытого рта не слетало больше ни звука. Очевидно, она пыталась осознать, как такое могло произойти – так неожиданно и страшно, как раз в тот момент, когда уже казалось, что все было хорошо… Все прочие зрители угрюмое молчали, ошарашенных столь ужасным концом очистительной процедуры.

Виктор де Легран, стоявший здесь же на случай, если надо будет переводить, вышел наконец из оцепенения и непроизвольно перекрестился.

Тогда же и там же.

Гвендаллион, вдова Брендона ап Регана, пока еще временная глава клана Рохан.

Нет! Это что, страшный сон? Мой сын, мой Эмрис! Он убил себя! Как ужасно, как дико и страшно! Визжит Шайлих. Лица окружающих людей неподвижны и похожи на маски. Я хочу кричать – так громко, чтобы вопль мой расколол небеса! Но уста мои не могут издать ни звука, из легких вырывается лишь тихое восклицание, – и вместе с ним из меня навеки вылетает нечто теплое, родное, некогда дорогое, оставляя вместо себя саднящую пустоту… Эмрис! Только в миг твоей смерти у меня, наконец, открылись глаза. Любовь к родной сестре! Излюбленная тема романтических баллад, которые ты слушал с таким упоением… Теперь мне многое стало понятно. О, если б я могла заметить это раньше… Я бы предотвратила… Я бы не позволила… Я бы позаботилась…

Но, Боже, что мне теперь в этих пустых сожалениях? Я не верну Эмриса обратно, не исцелю его сердца материнскими наставлениями – уже слишком поздно… Сын мой мертв – мой маленький глупый сын, который был влюблен в свою сестру… Ну почему это все произошло именно так? Ведь Эмрис уже очистился, осознал свои заблуждения, и я даже не сомневалась, что теперь все окончательно наладится.

Да, недаром у меня с утра была непонятная тяжесть на душе, которую я списывала на волнение в связи с предстоящим вступлением в брак. И что ж теперь? О Боже, что будет теперь?! К церемонии все готово… Неужели по злобной прихоти судьбы моя свадьба совпадет с днем смерти моего единственного сына?! Впрочем, все равно. Ведь брак этот заключается исключительно по политическим мотивам и мое женское желание обыкновенного счастья играет во всем этом деле минимальную роль. Нет, я не стану просить своего жениха отсрочить бракосочетание, тем более что я почти уверена, что он не поддастся на мои уговоры. Какой в этом смысл?

Но Шайлих… Как жалко Шайлих! Вон она бьется в рыданиях, выкрикивая имя брата и порывается подойти к его телу. Но ее удерживают. Как, впрочем, и меня. А в это время с телом Эмриса что-то делают. Его вытаскивают из воды и укладывают на берег… В моих глазах опять темнеет. И вдруг я вижу перед собой лицо отца Бонифация. О, его глаза! Они горят особенным светом, словно идущим изнутри. Наверное, это потому, что он Божий служитель. Я нуждаюсь в утешении, отец Бонифаций! Он без всяких слов читает в моей душе. Он прикасается к моей руке и начинает что-то говорить. Речь его тиха и размеренна, и ней звучит Божественная благодать. И боль моя, что только что была такой огромной и бушующей, начинает сжиматься, прячась внутрь моей души…

– Я… хочу попрощаться… – говорю я.

– Не стоит, леди Гведаллион, – отвечает капеллан. – Он совершил тяжкий грех. Он проклят Богом, хоть и тяжело это признать…

– Да-да, отец Бонифаций… – бормочу я, наблюдая в это время, как к телу Эмриса подъезжает самоездящая повозка. – Я понимаю… Я все понимаю… Но только… будьте со мной, умоляю…

– Конечно, я буду с вами, – отвечает он и гладит мою руку. – На все воля Господня. Крепитесь. Читайте молитву…

Я стала шептать первую молитву, что пришла мне к голову. Все это время я не отрывала глаз от тела моего сына, которое подняли с земли двое темнокожих девиц, довольно бесцеремонно бросив его вслед за тем в повозку к телам казненных мятежников.

– Осторожней, вы, там! – вырвалось у меня.

Отец Бонифаций бросил быстрый взгляд в ту же сторону и встал так, чтобы загораживать от меня происходящее с телом моего сына.

– Не смотрите, не надо… – сказал он, – самоубийц не хоронят на кладбище и здесь это правило тоже действует… Молитесь за его душу, ибо вы – единственная, кто имеет на это право, и. быть может, его участь будет смягчена.

– Хорошо… – прошептала я и вновь принялась молиться.

Когда звук отъехавшей повозки стал затихать, я подняла глаза на отца Бонифация.