Народная война

Появилась женщина. Точно из земли выросла. Мы

подошли к ней. И только теперь я догадался, что заснеженные холмики — это попросту землянки.

— Семья тут партизанская скрывалась, ну, немцы и взбеленились, — пояснила женщина.

В землянке заплакал ребенок. Женщина вытерла концом поношенной шали навернувшиеся на глазах слезы.

— Ничего, всех он не перебьет… Отольются кошке мышкины слезки…

— Ну, ну, — перебил ее Рысаков, — мы не мышки, и врага не слезы заставим лить, а кровь из него выпустим. Веди в гости, показывай, как живешь…

— Милости прошу, милости прошу, — заговорила крестьянка и быстро спустилась по ступенькам.

Мы последовали за ней. Дверь жалобно заскрипела. Согнувшись, чтобы не задеть головой за косяк, я вошел в землянку последним. Было темно, пахло сыростью и гнилью. Я попытался выпрямиться, но ударился головой о потолок.

Рысаков чиркнул спичкой, хозяйка поднесла каганец. Мы прошли к столу, сбитому из двух обломков неотесанных досок, и присели на чурбак. Жилище! Это была простая яма. Посредине небольшая печка, у стены нары, забросанные разной ветошью. Из-под тряпья торчали четыре детские головы. Детям нечего было надеть, они даже днем не покидали постели.

— Ничего не дали спасти, — сказала крестьянка. — Все побросали в огонь. Так мы и остались, в чем были. Четверо вот, голые, босые, голодные. Старшему девять лет, а самому малому второй год. Тяжело, ума не приложу, как быть.

Ребята, заметив, что люди пришли к ним не злые, быстро освоились.

— Ну, кто из вас самый смелый? — спросил Рысаков.

— Я, — ответил мальчик и встал на ноги.

Вид его был ужасен: вздутый животик, тонкие ножки, белая мохнатая головенка, смертельно бледное, изможденное лицо. Изорвавшаяся в ленты рубашка едва прикрывала плечи и спину. В одной руке мальчик держал самодельную игрушку, а в другой — грязную маленькую лепешку.

— Как тебя звать? — спросил Рысаков.

— Васька.

— Тезка, значит. Иди ко мне, меня тоже Васькой зовут. — Рысаков посадил мальчика на колени. Заглядывая ему в глаза, он прижал его голову к груди и пригладил волосы. — Самый боевой? Молодец. А где батька?

— На войне, — ответил мальчик.

— По первой мобилизации еще, — проговорила мать. — Как ранили под Ковелем, с той поры и слуху нет.

— Что это ты жуешь? Меня не угостишь?

— Тошнотики, — ответил мальчик и с готовностью поднес лепешку к его рту.

— Что? — переспросил Рысаков отвернувшись.

— Тошнотики, — повторил мальчик. — Мама испекла.

Мать подтвердила: лепешки эти действительно называются тошнотиками, — они приготовляются из гнилой картошки.

— Хлеба ни крошки, — сказала крестьянка, как бы оправдываясь, — как же быть-то? А они есть просят.

— А это что? — спросил Рысаков, показывая на игрушку.

— Цацка, — ответил малыш.

— Цацка, — повторил Рысаков и вздохнул, — плохая, брат, у тебя цацка… А ну-ка вот эта — не лучше ли?

Он достал из кармана портсигар и показал мальчику. Это был хороший никелевый портсигар, блестевший даже при тусклом свете каганца. Мальчик выпустил свою цацку и потянулся к портсигару.

— Нравится? — Рысаков, освободив портсигар от табака вложил в него несколько монет и потряс над ухом мальчика. — На, играй. А добуду настоящих игрушек, тогда разменяемся.

Я подумал сперва, что Рысаков наобещал мальчику игрушек и тотчас забыл об этом. Однако не прошло и недели, как он выполнил свое обещание: не знаю где, но раздобыл детские игрушки, попросил Демина сделать деревянную лошадку и все это богатство доставил через связного мальчику.

Когда наши бойцы распределяли среди населения Павловки захваченные у немцев хлеб и скот, он лично проследил за тем, чтобы крестьянке, у которой мы были, выдали мешок муки, картошки и мяса.

А вскоре я имел случай убедиться и в бескорыстии Рысакова.

Как-то наши разведчики поймали на большаке немецкую легковую машину «оппель-капитан». В ней ехал немецкий чиновник. В его чемоданах оказалось много ценных вещей: шелковые отрезы, золотой портсигар, часы, дамские браслеты, даже именная шашка с серебряной и золотой отделкой. Все эти вещи разведчики принесли командиру. Рысаков не только не взял себе ничего, но ввел новый порядок: все ценные вещи, захваченные у противника, хранились у нашего отрядного казначея. Ими премировались отличившиеся бойцы.

После уничтожения гестаповцев в Утах и нападения на немцев в Павловке нас, что называется, потянуло на полицейские участки. Участки эти были незначительны по составу воинских чинов, но неприятель в них вел оседлый образ жизни. Во дворах полицейских участков скапливались большие гурты скота, отобранного у населения и предназначенного для угона в Германию; в деревнях и селах, в которых располагались полицейские участки, как правило, имелись продовольственные склады. Именно то, в чем мы испытывали крайнюю нужду.

Свои продовольственные запасы мы пополняли, конечно, не только путем разгрома полицейских участков.

К тому времени мы завели свое стадо, которое пополнялось за счет овец и коров, перехваченных у немецких заготовителей на дорогах.