Народная война

Нас, участников партизанской борьбы, до глубины души возмущало то, что среди русских людей находились отщепенцы, которые шли на немецкую службу. Они вербовались из числа забулдыг, преступников или кулацких отпрысков. Отыщут, бывало, гитлеровцы такого проходимца, назовут его полицейским, вручат ему бумагу с фашистским орлом и свастикой, дадут винтовку с одним-двумя патронами, и заново испеченный служака начинает властвовать. Он пьянствует, обижает молодых вдов и солдаток, прохода не дает бывшим колхозникам-активистам, издевается над стариками, хватает так называемых подозрительных, подводя под эту категорию всех, кого захочет, грабит крестьян, расхищает колхозное добро, которое честные люди стремились сохранить в неприкосновенности.

В Субботове однажды наши разведчики поймали такого служаку и страшно перепуганного притащили в избушку Демина.

Рысаков учинил ему допрос. Едва живой от страха, полицейский уверял, что немцы силой заставили его служить. Он клялся, что говорит правду, умолял сохранить ему жизнь, клялся, что докажет свою преданность.

Кое-кто из товарищей стали уговаривать Рысакова отпустить полицая.

— Бить надо эту мразь, бить беспощадно. Другого обращения они не понимают, — твердил Рысаков.

Полицейского все же отпустили, а на следующий день выяснилось, что Рысаков был прав, не пожелав щадить предателя. Полицейский обманул нас и привел по горячему следу к избушке Демина довольно сильный отряд гестаповцев. В составе карательной экспедиции, как выяснилось позднее, было до трехсот штыков пехоты, несколько легких пушек и минометов. Каратели прошли по большаку в сторону Красного Рога, беспощадно расправляясь с мирным населением, затем повернули на Сосновое Болото и спустились в Уручье, то есть в нашу партизанскую резиденцию. Здесь нам пришлось принять оборонительный бой — бой тридцати партизан против трехсот карателей. Несмотря на то, что оборона была заранее подготовлена, несмотря на наше страстное желание защитить свое пристанище, нас хватило лишь на два часа, до тех пор пока не иссяк запас патронов.

Вот тогда нам и пришлось на некоторое время покинуть старое жилье и переселиться в еще не обжитую сырую землянку в Лихом Ельнике.

В первых числах февраля, когда мы были в Уручье, полицейские из Лопуши передали Рысакову наглую записку:

«Что, товарищи бандиты, трусите? Зима не тетка, захотелось, небось, в тепло? А вы попробуйте, суньтесь, а то в лесу в теплые времена вы храбрые. Ручаемся, пощады давать не будем, каждый получит полную норму — ровно девять грамм».

— Это тот полицай писал, которого мы отпустили, — заговорил Рысаков, взмахивая полученной бумажкой, — Впрочем, и я-то хорош, поверил… Кто принес бумагу? — спохватился он вдруг.

Оказалось, записку принес мальчишка лет десяти-одиннадцати. Он шел сюда из самой Лопуши пешком по морозу, а до Лопуши двадцать километров. Мальчишка отогревался у нас, отдыхал после долгой дороги. Его немедленно притащили к командиру.

— Ты, сопляк, принес бумажонку? — спросил Рысаков и схватил мальчишку за рукав, разделанный, как немецкая плащ-накидка, разноцветными латками.

— Я, — шмыгая носом, ответил мальчуган.

— Где взял?

— Начальник полиции дал. Отнеси, говорит, в Уручье партизанам, а не отнесешь, матку убьем и тебе башку оторвем…

— А я тебе, щенку, башку не оторву за то, что ты мне такие дрянные бумажонки приносишь?

И Рысаков, побагровев от гнева, замахнулся на мальчишку.

— Не виноват я, не виноват, заставили, каждого можно заставить, коли ты к нему с винтовкой! — закричал мальчишка, плача в три ручья.

— Да ты что, Василий Андреевич, мальчишке еще двенадцати лет нет! — сказал я и встал между Рысаковым и мальчиком.

— А если он шпион! — горячась, сказал Рысаков. — Зачем принес такую дрянную бумажонку?

Рысакова особенно обидел тон послания, развязный и грубый.

— Какую же бумагу ты думал получить от предателей, если уж довелось получать от них бумаги? Хочешь, чтобы они тебя другом назвали да в гости пригласили чай пить? — сказал я.

Рысаков посмотрел на меня, как он обычно делал, когда его удивляла какая-нибудь мысль, и рассмеялся, что бывало с ним не часто.

— А ведь правда, фу ты, дьявольщина! — сказал он. — А я-то распетушился! Тогда знаешь что? Проучим их, сволочей, как следует!

— Как это проучим?

— Конечно, не бумажки станем писать. Немедленно разгромим все гнездо.

Я подозвал к столу паренька из Лопуши, чтобы расспросить его о силах противника.

— Это зачем тебе? — всполошился Рысаков и самоуверенно добавил: — Сам знаю все, к чорту расспросы! Только время зря расходовать. Поехали, быстро.

Я пожал плечами: опять знакомая рысаковская удаль. Но спорить было бесполезно, да и запуганный мальчик вряд ли что путное мог рассказать.

И мы, действительно, быстро собрались, взяли у колхозников Уручья двенадцать саней и выехали на дорогу.