Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров

Второй тип мотивов указывает на возросшие возможности, доступные молодому поколению, о которых не могли и мечтать нынешние взрослые, и приходит к выводу, что если и существует нечто подобное скуке, то это дефект психологического профиля самой молодежи. Они страдают, как выразился менеджер в индустрии развлечений из Маргита, от «хронической неприкаянности». И если их интересы лежат за пределами того, что им щедро предлагает общество, то это только благодаря их жадности, гедонизму и неблагодарности: «Я сам не соглашусь с утверждением, что хулиганство – приговор всему обществу. Это приговор лишь тем, кто не может придумать ничего лучшего в самой красивой и разнообразной стране мира»[129]. Скуке здесь отводится роль «модной отговорки» или «красивой теории»: «…лень, эгоизм и похоть по-прежнему являются важными причинами»[130]. В этом мотиве есть нотка обиды и недоумения, которая перекликается с вечным родительским упреком: «после всего, что мы сделали для тебя…», тогда как сильная форма этого мотива на самом деле утверждает, что причина такого поведения кроется в ошибке – «мы дали им слишком много». Из тех высказываний, в которых упоминалась скука, около 35 % поддерживали мотив «нехватки возможностей», остальные – мотив «неиспользованных возможностей». Несмотря на идеологический разрыв между этими мнениями, они, как правило, дают общее обоснование для решений, направленных на то, чтобы «дать молодежи выход и чувство цели», будь то «отправить их в армию» или «создать лучшую службу по работе с молодежью». Мотив скуки также подразумевает для некоторых образ «ищущих потехи», который придает поведению оттенок безответственности и преднамеренности. Это заставляет отказаться от объяснений позитивистского типа даже тех, кто склонен принимать психологический или социологический детерминизм, и они готовы признать, что, если на делинквентность в целом могут влиять неполнота семей, отсутствие возможностей и в некотором смысле поведение, направленное на решение проблем, то моды и рокеры – просто неблагодарные гедонисты, жаждущие удовольствий. Это объяснение более созвучно стойким фольклорным элементам, характерным для таких социальных типов.

Дифференциальная реакция

Очевидно, что социетальная реакция – даже та ее часть, которая отражается в средствах массовой информации, – не однородна. Невозможно предположить, что образы описания и мотивы, обсуждаемые в этой главе, распространялись вовне и симметрично поглощались обществом. Стандартные исследования влияния СМИ показывают, насколько сложен и неравномерен этот поток; необходимо выяснить базовые вопросы о репрезентативности этих образов и мотивов, а также о том, существуют ли значительные различия по возрасту, полу, социальному классу, региону, политической принадлежности и т. д. Уже обработанные образы отклонений далее кодируются и усваиваются, исходя из множественности интересов, позиций и ценностей.

В отсутствие полномасштабного опроса общественного мнения невозможно дать удовлетворительные ответы на эти вопросы. Однако из-за их важности я все же попытался это сделать, используя ограниченные доступные данные – в основном из выборки Нортвью и выборки Брайтона; удалось выявить некоторые поразительные различия, а также случаи, когда ожидаемых различий не оказалось.

1. Массмедиа и общественность. Первое и, пожалуй, самое поразительное отличие – между СМИ и разными типами общественного мнения. По большинству параметров этого сравнения реакции СМИ на модов и рокеров были более экстремальными и стереотипными, чем любая из выборок общественного мнения. Это не означает, что массмедийные образы не впитывались и не преобладали в ходе формирования реакции, отсюда следует, скорее, что общественность кодировала эти образы так, чтобы смягчить их более экстремальные последствия. В этом смысле можно сказать, что общественность лучше информирована о явлении, чем СМИ или блюстители морали, которые цитируются в медиа[131].

В то время как первоначальная ориентация средств массовой информации на модов и рокеров исходила из мотива угрозы и катастрофы, в этом ключе ответили чуть менее 50 % выборки Нортвью. Остальные либо рассматривали инциденты как проблему не столь широкого масштаба, либо (около 15 % респондентов) прямо обвиняли прессу в преувеличении ее масштаба. Аналогичным образом в брайтонской выборке 55,8 % оценили происходящее в исключительно отрицательных высказываниях, хотя только половина использовала прилагательные, ассоциированные с угрозой («отвратительное», «ужасное», «кошмарное»), а остальные – такие термины, как «раздражающее». Остальные 46,2 % выразили безразличие или же затруднились с ответом.