Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события

В скачке цен в период с конца Первой мировой войны до 1920 года массово обвинили представителей бизнеса, которых стали называть новым модным словом «спекулянт». Кажется, ни одно из слов, которыми во время прежних войн называли людей, нажившихся на них (как то: «гарпия», «аферист», «эксплуататор», «черный торговец», «кровосос», «вампир», «жулик»), не имело общих коннотаций со словом «спекулянт», которым именуют человека, сколотившего состояние в военное время за счет тех, кто проливал свою кровь на полях сражений. Деятельность спекулянтов предполагала наличие крупной организационной структуры, возможно, корпорации, имеющей связи в правительстве. Едва ли эти люди являлись всего лишь мелкими приспособленцами, а поэтому для борьбы с ними необходимы были коллективные действия в виде серьезного бойкота. С точки зрения руководства США того времени, дополнительное преимущество бойкотов заключалось в том, что они не имели никакого отношения с коммунистическими настроениями.

На протяжении Первой мировой войны и после ее завершения слово «спекулянт» использовалось в многочисленных нарративах, а не только мелькало в деловых колонках газет. Церковные проповедники осуждали рост цен и выступали с критикой в адрес эгоистичных бизнесменов, которые вели себя недостойно и не проявляли уважения к человеческим страданиям (11). Другие нарративы описывали поверенных, которые находили данные об именах и адресах проживания людей, потерявших на войне кого-то из родственников. Они обманом убеждали членов семьи погибших солдат в том, что им нужен поверенный, чтобы затребовать полагающиеся государственные пособия, и предлагали подписать договор о выплате поверенному 20 % от любой полученной государственной выплаты (12). Характер этих нарративов дает понять, почему грабительская деятельность спекулянтов вызывала у людей чрезвычайно эмоциональную реакцию.

Нарративы о спекулянтах не исчезли и после окончания войны в 1918 году. В период послевоенной инфляции 1920–1921 годов получили широкое распространение нарративы о разгневанных чрезвычайно высокими ценами покупателях, ругающих молочника или заявляющих мяснику, что назло ему вообще перестанут есть мясо. Экономисты понимали, почему инфляция военного времени затянулась до 1920 года (обремененные долгами правительства из-за разрушенной войной экономики столкнулись с серьезными трудностями и не хотели повышать налоги или процентные ставки, поскольку это увеличило бы дефицит бюджета). Однако широкая общественность по большей части не понимала причин происходящего. В ее глазах жизнь людей в военное время и непосредственно после войны являла собой борьбу добра со злом. В 1920 году популярный автор Генри Хэзлитт писал:

«Теперь у нас на каждом углу некие лицемерные личности осуждают произвол и грабеж, совершаемые представителями этого грязного мира. Мясник с удивлением наблюдает за спекуляцией человека, продающего обувь, продавец обуви поражен наглостью перекупщика театральных билетов, перекупщик билетов потрясен самоуправством своего домовладельца, домовладелец воздевает руки к небу, услышав, сколько требует продавец угля, а продавец угля теряет сознание, увидев цены мясника» (13).

Мы могли бы спросить: неужели эти люди действительно заслуживали того, чтобы их называли спекулянтами? Похоже, единственное их преступление заключалось в том, что в период инфляции они устанавливали завышенные цены. В 1922 году Ирвинг Фишер посетил Германию, где инфляционный период после Первой мировой войны был еще более затянувшимся и инфляция переросла в гиперинфляцию. Он вспоминал о своем разговоре с «весьма интеллигентной» женщиной, управлявшей магазином одежды, которая, несмотря на стремительную инфляцию, предложила ему рубашку по поразительно низкой цене:

«Опасаясь, что ее сочтут спекулянткой, она заявила: “Еще одна такая рубашка обойдется мне ровно в такую же сумму, какую я беру с Вас”. Прежде чем я успел спросить, почему же в таком случае она продала мне ее по такой низкой цене, женщина продолжила: “Но я все равно получаю прибыль, поскольку купила ее за меньшую цену”» (14).

Затем Фишер активно доказывал, что в довоенном уровне цен и «долларе 1913 года» не было какого-либо моральной составляющей или уникальности. Жалобы немцев по поводу спекуляции были подобны жалобам жителей США, где за девятнадцать месяцев, прошедших с момента заключения перемирия по итогам Первой мировой войны до июня 1920 года, потребительские цены выросли на 28 %:

«Сиракьюс (штат Нью-Йорк), 2 июня – Корпорация Джона А. Робертса Utica, занимающаяся продажей одежды, была сегодня оштрафована федеральным судьей Харландом Б. Хоу на 55 000 долларов США в связи с обвинением в спекуляции по одиннадцати пунктам… Как пояснили в правительстве, причиной стали следующие продажи: платье, купленное за 16 долларов 75 центов, было продано за 35 долларов… шарф, купленный за 6 долларов 50 центов, был продан за 25 долларов» (15).