В обычной патопсихологии все это детально и убедительно описано. Если же следовать методу «игры в теорию», предложенному в самом начале данной серии, то достаточно оглянуться, скажем, на три десятилетия назад, чтобы увидеть в нашей новейшей политической истории примерно те же биографические драмы и их следствия. Но, как утверждалось выше, для поддержания психоаналитического контакта с нарциссом лучше, чтобы он приходил к таким выводам самостоятельно.
Подобные казусы в политической биографии страны и в самом деле приходят на ум сами, однако здесь есть и принципиальные отличия, которые полезно сначала разобрать в общем виде.
В обычной жизни ребенок появляется на свет один раз, воспринимает этот свет как более или менее к нему расположенный тоже почти однозначно и, наконец, делает все это «с чистого листа» (если, конечно, не увлекаться идеями генетической памяти, якобы контролирующей психику). Иначе с политическим субъектом: перерождаясь (рождаясь заново), он умирает в своем прежнем качестве, но лишь в некотором смысле и лишь отчасти. Это как если бы младенец появлялся на свет одновременно и с детской чистотой мировосприятия, но и с грузом памяти и психического развития «своего» нелегкого прошлого. Или как если бы эмбрион развивался уже в утробе под влиянием психических восторгов и травм «прошлой жизни». Можно от души смеяться над разработками в области spiritual science, точно рассчитывающими вклад прошлых жизней в личностные свойства человека (прошлые 1000 жизней – 49 %, последние 7 жизней – 49 %, настоящая жизнь – 2 %). Однако в политическом сознании индивидов и сообществ нечто подобное реально происходит, причем даже не метафорически, а почти буквально. «Рождаясь заново» политически, субъект, сообщество или режим испытывают все психологические потребности начального развития, в том числе нарциссического, однако при этом сохраняют многое, если не все, из предыдущего политического опыта, из связанной с этим опытом психологии и груза переживаний.
Если взять в качестве пациента то политическое, которое возникло в России с началом 1990-х годов, то окажется, что здесь на психологию «почти беззащитного младенца», нуждающегося в любви (в том числе в любви к себе), накладывается психология «ушедшего» зрелого человека, а то и вовсе старца, нагруженного массой застарелых комплексов и расстройств. Необычное явление: уязвимое младенчество с врожденными комплексами недавней геронтологии. Происходившее в российской политике в конце 1980-х – начале 1990-х годов не зря иногда описывали в качестве «агонии, усугубленной неправильными трудовыми схватками» (А. Ксан). В этом плане также показательно само заглавие одной весьма основательной книги: «История России: конец или новое начало?»
В этот же монструозный комплекс включается и нарциссическая биография, срабатывающая «из затакта». Этому политическому младенцу предстоит заново пройти путь освоения себя и мира, а также первичной социализации, но при этом он формируется одновременно и с чистого листа, и заново воспроизводя и перерабатывая все страдания нарциссизма и ресентимента советского периода, имперского прошлого и т. д. Младенец требует и чистого самоопределения в любви, но и компенсации уязвленной гордыни все еще живущего в нем старца.
Политика, с которой мы идентифицируем 1990-е годы, легко проецируется на биографию «новорожденного» постсоветского социума. Потом все резко разделилось, но на начальном этапе там был момент сильной консолидации общества, позволяющий в первом приближении говорить о политическом целом, которое и оказалось в состоянии политического младенчества и начальной самоидентификации.
Проблемы с обретением идентичности – разговор особый. Если уподобить эту задачу заполнению обычной анкеты – «объективки», то окажется, что наше общество (страна) как тогда, так и до сих пор не может нормально заполнить большинства таких граф, начиная с самых банальных: имя, место и время рождения, родители (отцы-основатели) и т. д., включая поощрения и взыскания, награды и судимости, не говоря об основных фактах автобиографии (см.: