Нарцисс в цепях

Я протянула было руку — дотронуться до него, но уронила руку. Я хотела извиниться, но это лишь ухудшило бы дело. Мне до сих пор самой было неловко, что у нас с Микой был секс, и оттого я так резко отреагировала. Дольф заслуживал лучшего. Я попыталась сделать, что можно было.

— Сердце хочет, чего хочет, Дольф. Человек не планирует усложнить себе жизнь — это просто случается, и делаешь ты это не намеренно и не для того, чтобы уязвить людей, которые тебя любят. Просто так иногда получается.

Он кивнул, не поворачиваясь.

— Люсиль хочет как-нибудь тебя позвать и поговорить про вампиров — хочет их получше понять.

— Я буду рада ответить на любые ее вопросы.

Он снова кивнул, но так же стоял ко мне спиной:

— Я ей скажу, чтобы позвонила.

— Буду ждать.

Мы еще постояли. Он так и не повернулся. Молчание тянулось, и было оно не дружественным, а натянутым.

— У меня больше нет вопросов, Анита. Ты свободна.

Я остановилась возле двери, оглянулась. Он все так же стоял спиной, и я подумала, не плачет ли он. Можно было понюхать воздух, и мои новые леопардовые чувства дали бы ответ, но я не стала. Я открыла дверь и тихо закрыла ее за собой, оставив Дольфа наедине с его горем и гневом. Плачет Дольф или нет — это не мое дело.

Глава 42

Когда ушел последний полисмен и уехала последняя машина «скорой», в доме воцарилась летняя тишина. В кухне был погром — разбитое стекло на полу, засыхающая кровь на полированном дереве. Теперь ее из щелей никаким чертом не выковырять. Она останется навсегда памятью о победе более сильного вооружения, но дорогой ценой.

Еще надо было звонить Рафаэлю и сообщать, что из-за меня одного из его людей убили, а другого ранили. Нельзя было не признать, что они оказались очень кстати. Два лишних ствола дали решающий перевес. Будь вооружена только я, все могло бы повернуться по-другому. Проще говоря, меня бы убили.

Я резко обернулась на шум за спиной. В дверях стоял Натэниел с веником, совком и ведерком.

— Я думал убрать стекло.

Я кивнула — слишком сильно билось в горле сердце, чтобы отвечать голосом. Я не слышала, как он подошел сзади. Услышала его в дверях, не так чтобы близко, но для бандита с пистолетом хватило бы.

Все это время я сохраняла спокойствие. Держала себя в руках все время, что здесь была полиция, но сейчас меня трясло мелкой дрожью. Отсроченная реакция, черт бы ее побрал.

Натэниел поставил совок и ведро на стол, прислонил веник к стулу и медленно подошел ко мне. Вгляделся в мое лицо озабоченными сиреневыми глазами.

— Ты как, ничего?

Я открыла было рот, чтобы соврать, но вдруг издала тихий звук, почти хныканье. Крепко зажала рот, чтобы больше так не делать, но меня стало трясти сильнее. Если ты слишком упряма, чтобы дать себе заплакать, тело найдет другой способ выпустить пар.

Натэниел осторожно тронул меня за плечо, будто не знал, одобрю ли я такой поступок. Почему-то от этого у меня стало жечь глаза, стиснуло грудь. Я крепко обхватила себя руками, будто так могла удержать в себе слезы. Натэниел подвинулся ко мне, попытался меня обнять. Я отодвинулась, зная, что иначе разревусь. Я сегодня уже плакала, больше одного раза в день я себе это не позволю. Если бы я, черт меня побери, плакала каждый раз, когда меня пытаются убить, я бы уже в слезах утонула.

Натэниел вздохнул:

— Если бы ты нашла меня в таком виде, ты бы меня обняла, и мне стало бы лучше. Давай я с тобой так же сделаю.

Я сказала придушенным голосом:

— Сегодня я уже расклеивалась. Одного раза в день достаточно.

Он схватил меня за руку. Почти от любого я бы этого ждала и была бы готова, но не от Натэниела. Его я не опасалась.

Пальцы его сдавили мне руку выше локтя, не настолько сильно, чтобы было больно, но настолько, чтобы я поняла, что он всерьез. Дрожь у меня прекратилась, будто щелкнули выключателем. Я стала собранной, слез и в помине не было.

Он встряхнул меня за руку, достаточно сильно, чтобы заработать сердитый взгляд.

— Ты не разрешила бы себя обнять. А я знал, что вот это, — он чуть сильнее сдавил мне руку, — поможет.

— Отпусти, Натэниел. Немедленно, — сказала я голосом низким и предупреждающим, с оттенком рассерженности. Никогда Натэниел не смел меня тронуть так, чтобы это было даже близко к грубости. И под моим гневом была грусть. Я считала, что он безопасен, а он уже перестал таким быть. Он становился личностью, а не подчиненной тряпкой, и до сих пор мне не приходило в голову, что не все в этой личности может мне понравиться.

Я ощутила какое-то движение, будто сам воздух изменил направление потока, и Мика вошел в кухонную дверь. Волосы у него еще были мокрые из-под душа и откинуты назад, и я впервые увидела его лицо без обрамляющих локонов.